Поэма Солнца. Финал

I

Картина невозможна без теней. Чем тень темней, Тем яростнее солнце! Мы бьёмся с тенью прошлого, но ей - Увы!- Густеть местами удаётся. Так может быть – Чем явственнее солнце, Тем наши тени резче и черней? 1962

II

Я спешил, Мороз не отставал - Драл с непосредственностью Неотразимой. Навстречу мне рассвет поднимал Красные веки над улицей синей. А чёрные ветки молчали едко. Хлопали двери. Вздрагивали дома. Воробьи для памяти Клинописью Пометки Оставляли на белом снегу двора. В каком-то оконце Девчонка пропела: "- О це Утро!" И я улыбнулся. И выкатилось солнце, Будто… Впрочем, не бойтесь, Не солнце-символ. Обычное, будничное, Сивое… 1962

III

Это просто – Вы вслушайтесь В трамвайную прозу: Слово двоится, словно тоненький язычок кобры: "Будьте добры…" Что это - лозунг? Или - подозрение твердолобое, Что все окружающие - недóбры?! 1962

IV

Дорожные знаки! Знаки восклицательные, Предупреждающие зигзаги, Полинявшие указатели – Судьбой моей озабочены, Мелькают они за обочиной. А шоссе - петляет, Шоссе дурит, В леса ныряет, На холм взлетит, Вниз спускается, Разгоняется, мчится… И вдруг в ковылях - обрывается… Я вышел к былинному ветру степей. Я вижу следы богатырских коней. Здесь русь начиналась, Здесь битвы велись, Здесь правда и вымысел переплелись… И в три тридесятые царства земли Тропы заветные пролегли. Но где же камень? Где надпись на камне? Щебёнка… Какой многомудрый дурак Вместо сказки, что так нужна мне,- На столб водрузил Воспросительный знак?! 1961

V

В безверии, Как в безветрии, Не чувствуешь назначения. И крутят тебя и вертят Таинственные течения. Все компасы с корнем вырваны. На кой они - компасы, полюсы… Ведь сердце всегда ориентировано перпендикулярно подлости! Но в чём-то ты врёшь. Под робой, Не уставая гудеть, Сердце колотит о рёбра Рыбой, попавшей в сеть. И руки у парня натруженные. А ведь рядом, чёрт побери, Ходят мальчики, розовые снаружи И бесцветные изнутри… 1962

VI

- Здравствуйте, профессор, знаток Горация… Скажите, местный титан эстетической мысли, как появилось в русском языке словечко - "девальвация"? И ещё мне очень хотелось бы выяснить… (он щурит холодные глазки. От света ли?) - скажите честно – Скольких вы предали? Вздрагивает. Стирает испарину липкую. Он стоит перед нами Ободранной липкою. Мысли мечутся, словно собаки у брода… И, не найдя другого исхода, Профессор прячется в розовую резиновую улыбку. Он давно её носит. С тридцать седьмого года. 1962

VII

На чёрном стекле - звезда. У неё оранжевые ресницы. Странно: московское - шесть, А ночь - словно дна ей нет. Что, если никогда Больше не состоится Рассвет? Никогда не рухнет сноп золотой На доски щербатого подоконника, Навалится мрак холодной плитой… …………………………………………… Я щёлкаю клавишами приёмника. Жду, широко распахнув глаза, Жду… Как долго катоды греются! Сердце, спокойнее, так нельзя… Но - громыхает по комнате сердце! И вот - уверенно, беспристрастно, Вплывают, Отскакивают от стены, Сталкиваются, Окрашенные в рассветные краски Гулкие позывные моей страны. И я поднимаюсь. И мне смешна Изобретённая мной тишина. Тишина С лицом кибернетического уродца, Каплями долбившая меня по темени. И это не сердце моё колотится – Это сигналы поверки времени, Поверки готовности Сквозь бессонницы Круглосуточно Видеть солнце! 1962

VIII

Пылают оранжевые деревья, Цветут голубые весенние реки, Сияют снега… Сколько доверия, Сколько солнца в одном человеке! От солнца каморка, как небо - бездонна, Солнце таится в холстах на полатях, Оно в перевязанных пачках картона Спрессованное, Валяется под кроватью. Сколько весёлого, доброго солнца! Оно воюет, оно не сдаётся, Хлещет рекой, опрокинув заплотину, Лечит, Недобрую накипь смывает, И я узнаю янтарную родину, Которой так часто мне не хватает: Пылают оранжевые деревья, Цветут голубые весенние реки, Снега полыхают… Но недоверие Еще не задушено в человеке. Ведь кто-то ещё живёт по старинке В плену потёмкинских декораций. Ну как им искусства не опасаться? Как решиться на дерзкую операцию С собственным глазом? - Не озираться, А на людские сердца опираться. Штампуют картинки. На них - ни крупинки Солнца будущих навигаций. Герой: В руках - кирпича половинка И ключ - Сорок восемь на девятнадцать! А парень на холст из обеда выкраивает, В стеклянные двери стучится напрасно, Где всех однобокая мудрость устраивает: "Солнце в подобных дозах - опасно!" И сквозь коммунальные коридоры Уходит творец - непокорный, угластый… Но солнце… Люди! Ведь солнце скоро Достигнет своей критической массы! Люди! В нашем дворе, в тридцать третьей квартире, под кроватью – Солнце! 1962

IX

Осень. Пустынная очень. Холоден вечер, мглист. Я занемог. Осень Поселилась в грудной клетке. Сегодня я одинок, Как последний осенний лист На голой, Продрогшей от ветра ветке. Брожу по скверам, По листьям серым, По ржавым страницам своей судьбы. Болит голова. Это просто нервы. Махнуть бы куда-нибудь по грибы! Но вот, минуя оградные копья… (снова, снова всё-таки встретился!) Живая, дьявольски точная копия, Двойник железного феликса! Шинель комиссарская. Жесткие брови. Острый, Как ветер, пронзительный взгляд… (в городе нашем о нём, не скрою, Много всякого говорят). Кто он? Случайный ночной сумасшедший? Трагик, пожизненно вжившийся в роль? Жертва эпохи недоушедшей? Алкоголик? Или - герой? Недоумок? Или блюститель Линии, гнувшейся волей вождя? В битве с народом палач-победитель? Разделены мы решеткой дождя, Но разговор наш идёт, тем не менее, Ибо мы оба сегодня - артисты… - кто ты? Чекист? Ну а как при берии? Не обижал? (ну ответь: -катись ты! Ну обзови сопляком, подонком, Звонкой пощечиной награди!) Старик в усы улыбается тонко, Как памятник - прячет ладонь на груди. Играет… Кого - он и сам не знает. - думайте, юноша! Время не ждёт, Время над вами звездой нависает Пятиконечной… Она обожжёт Ваших мыслишек сырую глину. Успейте хотя бы чашку слепить, Чтобы в суровую, злую годину Друга водой из неё напоить… -дядя! Звезда - это символ. Не надо Высокопарностей. Сыты. Всласть. Друг - инвалидом вернулся из ада. Он воевал за советскую власть. Ну а сегодня чинушей речистым, Властью - зачислен в её же враги. И формалистом честят, и фашистом… Где там - и пикнуть теперь не моги! Тут не в идеях разгадка, поверьте… - юноша, дай вам бог поскорей Найти на дороге в красивом конверте Энное количество тысяч рублей! Уходит… Пижон. Сухостой. Пустышка. Я-то думал - калёный тип… Пообщаться - и то не вышло. Осень. И - нервный, под глазом, тик. 1962-1970

X

Над кладбищем, над символами тлена, Над шелестом разросшейся травы Талантливо, Светло и вдохновенно, Грохочут молодые соловьи. Рокочет торжествующая лира, Тревожа вечереющую высь. Что - мертвецы? Что - все могилы мира? Мы, соловьи, поём весну и жизнь! …но чёрная, как старая береза, Проходит женщина тропою тишины. Ей соловьиные рулады не слышны. Её словами не утешить. Поздно. 1961-1962

XI

Не с сусального сосулечного бреда и не важно - осень или лето – с дружеской улыбки и привета начинается Весна света! С чёрных пашен И с космической выси начинается Весна мысли! С песни, спетой Без оглядки, без испуга начинается Весна духа! С человеческого доброго участья начинается весна счастья! 1963

XII

Читаем стихи в молодежном кафе. Людно. Накурено. Пьяновато. Подходит - Высокий, седой, нагловатый, Бросает одесское: - мальчики, фе! Я только тень. Я уже нетипичен. Я чисто случайно зашёл с дружком. Стихозой балуетесь? Мило… Отлично. Но вот что я вам шепну на ушко: Не захлебнитесь своими трелями, Тирольцы, умники… Там, на севере, Я пачками вас, комсомольцев, Расстреливал. Остатние - только в солнце и верили… Зрачок ледяной. Волевое лицо. Не винтик с головкой заподлицо – Фанатик… Лбом разобьёт подоконник! Он всё ещё вертится, как колесо, Толкнул которое - сам. Покойник. Мой друг ему руку кладет на плечо: - сосед, не надо… Давайте спокойно. Вы пьяны. Вас мучает одиночество. Но вы не из тех, Кто кончает в удавке. Я буду помнить ваше пророчество. Но вы-то, полковник, того - в отставке. Нам не о чем больше. Я так считаю. Ступайте к себе, допивайте водку… Меня вызывают. И я - читаю, Микрофон, как полковника, взяв за глотку. Кричу - запальчиво, победительно - О подлой жизни, О честной смерти… Но вы не аплодируйте речам обличительным! Потому что когда я сажусь, подают треугольный конвертик и в нём: "Дружище! Это - неубедительно… Всё было куда сложнее, поверьте!" 1962-1963

XIII

Но есть большевики. Есть Ленин. И Россия. Есть мы с тобой. И свет, и мерзость в нас. И бой жесток. И не придёт мессия. И будет очень трудно. И не раз Свои - с плеча, по черепу - цитатой! Пустым рублём – Наотмашь - по лицу! И бывший друг с улыбкой виноватой Лизнёт по-пёсьи руку подлецу. Но есть большевики. Не стали им в привычку, Не опреснели песни красной пресни, И некогда выращивать клубничку За частоколом персональной пенсии. Мужайте, мальчики! Сражайтесь против лжи, врубайтесь в толщи, тайны и рассветы! Нам - воплощать идеи в чертежи, а чертежи - в приборы и ракеты. Нам нужно очень многое успеть – и песню спеть, И обезвредить стронций. Мужайтесь, мальчики! Учитесь видеть солнце. Мы это лучше всех должны уметь. 1962-1963

XIII-а

Вечерний час пик. Но пикать как-то не принято. Острое чувство локтя, втиснутого меж рёбер. Вот так - на работу, с работы, сквозь город… Сквозь время и ветер. Хоть времени – жалко… А оно исчезает, словно билетик, скатавшийся в зябком пальце перчатки. Кондукторша, (одна из последних?) выкрикивает названия остановок: - Радищева… - Гоголя… - Льва Толстого… - Площадь Свободы… - Ленинский садик… - Простите, вы на следующей - сходите? - Не беспокойтесь, там все сойдут… 1963-1964

XV

Тайга изнывала в жаре комариной, сизая, словно черничник густой, и переспевшей скрипела лесиной, и по ночам - леденела росой. Смотрела на звезды. А звезды - яснели. И руки вода обжигала в ручьях. И травы на сочных болотцах черствели. И что-то готовилось в этих ночах. Рябину знобило. Предчувствуя осень, крепилась… К утру её бросило в жар. И - началось! И пополз по откосам Красок осенних бездымный пожар… Безумствовал цвет чистоты невозможной. Тут слово бессильно. Взываю, молю: - Где ты, мой старый товарищ, Художник, Чьи "дикие" вещи - Любил и люблю! Кузнецкий Алатау 1963

XV

Одиночество. Гулкое, Как морозная белая степь, Где в ночном бездорожье В отчаянье ходишь кругами, И толчёным стеклом Визжит пронзительно снег Под смертельно промёрзшими Сапогами. Одиночество. Дом. Коммуналка,клетушка, музей… Дом, в который, порой, возвращаться – и думать не хочется. Одиночество. Даже среди друзей. И с любимой женщиной - одиночество. Но когда по грунтовке отчаянно-рыжий мазок полоснёт за предел, за черту – начинается творчество! Не жалейте меня, не смешите: - Ах, одинок! Позавидуйте счастью моего одиночества! 1964-1965

XVI

Прометей принес человеку огонь. И боги жестоко покарали героя. Но человек - стал человеком. Он сложил популярную песенку о Прометее и - задумался… Потом - с дымящимся факелом Разума спустился куда-то в глубины атома, что-то открыл… И не стало двух городов - Хиросимы и Нагасаки. Боги - самый жестокий народ. (боги - продукт коллективного творчества!) Несколько тысячелетий назад они посмертно реабилитировали Прометея. Но до сих пор говорить об этом в обществе смертных как-то не принято… 1965-1967

XVII

Мы - люди. Мы чудовищно горды. Мы любим повторять на все лады, что различаем и лелеем свет звезды, которой - может быть, и нет. Мы, люди, сверхестественно горды – мы доблестно молчим на все лады о том, что мы не знали сотни лет другой, давно уже пылающей звезды. 1967

XVIII

В стеклянном магазине грампластинок товарищ в пиджачке вполне приличном довольно долго изучал "вертушку", и наконец - спросил: - Почём Бетховен? Молоденькая продавщица вздрогнула, дежурно улыбнулась: - Что? Бетховен? - Да-да, Бетховен, подсчитайте, девушка, мне для подарка. Я - всего возьму! Покаюсь - исподлобья, с интересом Я целый миг разглядывал мужчину. И вдруг почувствовал себя Усталым нищим. И счёты протянул ему: - Считайте! (Считайте сами - Сколько стоит детство, умноженное на талант и мудрость, Считайте сами - сколько стоит ветер и горе над могилами надежд. Почём безумье соловьиной ночи, почём молчанье, взрывы вдохновенья, подушка, мокрая от слёз, и пробужденье, И ужас наступленья глухоты…) Я говорил. Он - ничего не слышал. Ему коробку обвязали лентой, И он ушёл - спокойный, деловитый, И треть Бетховена Подмышкою унёс… А я купил бутылку "Ркацители" и пряников. И двинулся к художнику, которого ещё не растащили, не расценили в тугриках и злотых и не купили. И пока ещё бесценны его улыбка и его сарказм. 1967

XIX

Падчерица-провинция навеки повинна в том, что варится, что - звенится в столице, за дальним холмом. Москва высока, красива, и в главном, порой, права… Но что же такое Россия? И что - без России - Москва? 1967-1970

XX

Сразу всех обмануть нельзя. Нам навстречу, сквозь время, горько! - Светом тягостным бьет в глаза проницательный взгляд историка. Он - забвение, слава, казнь – три статьи из кодекса вечности. Но сквозит даже в нём - боязнь до конца понять человечество. 1966-1967

XXI

Только нищим даровано высшее счастье – горьким ветром жестокой свободы дышать, с небесами на равных - греметь и смеяться в ненастье, видя в сытой толпе - как всесильны недобрые страсти, боль в груди затаив, Предначертанный путь совершать… Только нищим доступно проклятое счастье – горьким ветром жестокой свободы дышать! 1967

XXII

В ожиданье поворотов и событий, как мальчишки, мы играем в "да и нет не говорите", в кошки-мышки. В общепринятые тягостные игры - в прятки-жмурки, в незатейливые, в общем, фигли-мигли, в шуры-муры… Так уж, видимо, ведётся: если двое – третий лишний. Ну, а трое - неизбежно, аж до воя – по рублишке… У судьбы в кармане крашеные фиги – рупь за штучку. Отпустите в детство! Я хочу не в кинга – в "почемучку". 1968

XXIII

Опять от эпохи отстали мы. Пришло вчерашнее "завтра". Уже аплодируют Cталину в тёмных кинотеатрах. Но чудится за экраном, за всем постановочным блеском, что кладбища под Магаданом уже поросли перелеском. Что всюду приняты меры: в Тайшете и на Урале исчезли таблички фанерные с безликими номерами. И землю сухую, рыжую, тощую, невесеннюю трактора измурыжили: "Осторожно - посеяно!" Нет! Осторожно - растоптано! Осторожно - убито! Восторжествовала подлость и всё осторожно забыто. …А вы, в залузганном зале родной районной киношки, аплодируйте Сталину, ведь он вам - Как свет в окошке. Ведь рукоплескать - привычнее… И трудно жить без иконы. Естественно - дело личное… Но как же те - миллионы? 1968

XXIV

Художника сожгли на собственных холстах. Развеяв прах по свету, ликовали. А он вернулся песней на устах, такой, что сердце заходилось от печали. Тетради нотные макали в керосин, с опаской пляшущую спичку подносили… Но через час - вздыхал в гостинной клавесин и всё о том же девки в поле голосили. Вгрызался в глыбу мрамора резец. И вновь - ваятеля волок жандарм к ответу. Не знаю - будет ли когда-нибудь конец у этой сказочки. И сказочка ли это. 1968

XXV

Есть у птицы своя беда. Пострашнее иных болезней соловьиная слепота, соловьиная верность песне. Ослеплённый свободой своей, c болью, страстью неистребимой – роще, небу и птахе любимой весь себя отдаёт соловей. И в туманный рассветный час в краснотале, в черемухе пенной, как он свищет самозабвенно, прикрывая бусинки глаз! Есть у птицы своя беда. Но охотнику - тоже известны соловьиная слепота, соловьиная верность песне. О,умелец, подлец, ловкач, меж деревьев бесплотной тенью он крадётся, хищен и зряч, подчинён своему вдохновенью. У него ни ружья, ни свинца. Он - знаток, Он толк понимает… Миг - и вместе с трелью певца с ветки голой рукой снимает. Зоревые, прощайте навек – роща, небо над головою… Аккуратный большой человек ослепит соловья иглою. Чтобы песня стала больней, исступлённее, чище, слаще, чтобы млели сердца: - соловей! Видно - курский, слепой, настоящий… Над кроватью, скрипучей, как смерть, не в зелёном раскидистом лесе – пой, обязанный в песне - прозреть, возродиться с другими вместе! Ты согласен на эту роль? Уничтожат, распнут - воскресни! это наша слепая боль у людей называется песней… 1970

XXVI

-Брось, не стоит соваться, судить - не нам… Затухают вулканы, утихают огромные волны… Романтики в двадцать, к тридцати годам наших глупостей прежних заботливо, насмерть не помним… Зарываемся в тину. Уходим от схваток прямых. Ни оценок разящих, ни слепящего белого солнца. Ах, мы ценим покой. И бесстрастен узорчатый стих, как морозные пальмы на стеклах слепого оконца. Стыдно прятать глаза, чтоб не выдать глубинную боль за отчизну родную, когда её так лихорадит. Быть - трудней, чем не быть. Да. Но как омерзительна роль в пышной свите певцов при вельможном глухом бюрократе! Правда - горькая, малоприятная вещь, состоянья всегда наживались расчетливой ложью. Лучше нищим в постель натощак от усталости лечь, чем трубить о победах, что в общем-то, очень несложно. Жизнь настойчиво гонит, как волны, свои "почему?" Слабых духом ломает, нечестно тасует колоду. И поди предскажи – одолеем, развеем ли тьму, Иль надежда - навек камнем канула в чёрную воду… 1970-1978

XXVII

Уехал художник из города, такой-сякой и разэтакий… Сбросив осеннее золото, деревья голыми ветками долго махали вслед ему… Ветры поналетели - лужи к часу рассветному бельмами обледенели. И тишина гнетущая краном на кухне тешилась. Но палитра цветущая городу не примерещилась! Мерзнут дровишки в штабеле. Мы не зря их пилили… Не думайте, будто ограбили город, Будто убили душу тысячелетнюю отрицанием сказки. К другу входя в переднюю, вижу - пылают краски, освещают всю комнату вечным светом надежды! Бродит мальчишка по городу. И все дворы - белоснежны… 1970

XXVIII

Январь. Обида, душно. Колко. А память крутит стрелки вспять. Там - детство: подарили ёлку и тут же уложили спать… Подушка жаркая измята. Молчи, молчи! А в горле - ком. И ночь глуха и необъятна за тонким ледяным стеклом. 1972

XXIX

Мы весело начинали! Бледнея, ложь обличали. Стихи, как время, колючие, не читали - кричали. Мы весело начинали. В корявой строке звучали С надеждой на что-то лучшее гражданские наши печали. Мы весело начинали, кричали, но не молчали! И все же все наши крики самих нас поукачали. Мы гневные рты закрыли. И смолкло живое эхо. О боже, как тяжки крылья, с которыми - не до смеха. Судьба - разбрелись, разъехались, что-то порастеряли… Кого понесло в словесность, кто - ринулся в пасторали. Один починяет ходики, порой - мелькнёт в периодике, и то скорей как утопленник: то руку покажет, то - лоб на миг. Другой - в болотце общественном, зато - на собственной кочке возводит хоромы. Естественно – под лозунгом: "в год - ни строчки!" Один ушёл в попечители, двое - в автолюбители, А этот мозгами раскинул, собрал, дай бог, половину… И сам я хорош – ушами прохлопал до сорока, а что нанёс на скрижали – найдётся ли хоть строка? Мы весело начинали – все, с мала и до велика! Но тихо в округе, тихо… А тишина - безлика. Мы весело начинали. Но это не оправдание. Всего лишь воспоминание. Воз… И - поминание. 1970-1973

XXX

Двадцатый век. XX-й съезд. И нам - по двадцать лет. Огромен мир! И волк не съест. И впереди - рассвет. Туманный… Это ничего - ведь мы идём вперёд и твердо знаем - что почём, а что - наоборот. Вот в космос первый человек взлетел, коснулся звёзд. И время - ускоряет бег, и надо жить всерьез. - Успеем, право! Жизнь - одна. Одна… Куда спешить? В бокале - далеко до дна. Вот песню бы сложить! Но слишком громкие слова толпятся под рукой, им всё на свете - трын-трава, в них веры - никакой… … Охота к перемене мест аукнется потом. Друг не предаст. Чека не съест. Окно затянет льдом. И, вспомнив молодости дни с товарищем былым, всё, что забыто - помяни тем, тихим и незлым… 1973-1975

XXXI

Уехал художник из города, в сферах иных витает. И не знает, что городу так его не хватает! Мерзнут дровишки в штабеле. Мы не зря их пилили – кому-то тепла прибавили, в ком-то лёд растопили. Всё это правда сущая, и в этом оттенок вещий есть: уехал художник в будущее, которое не примерещилось. Там всё по-иному сложится, прекрасней, добрее, чище. Там проще любые сложности и с мастерской, и с пищей. Он крепок. Сумеет. Сбудется. Своё, заветное, скажет. От максим своих не отступится, в яблочко - не промажет. Он там, вдалеке, блаженствует, на письма не отвечает. По главной улице шествует – встречных не замечает. Там - классиком стал и гордостью, в хоромах живёт, не тужит… Как страшно ударит новостью: там было не лучше - хуже… 1970-1987

XXXII

Прут бульдозеры на художников! Зашумел, загудел пустырь… - Формалисты! Дави острожников! - Опровергнем их в грязь и в пыль! Заревели моторы дикие, словно взвыла всеобщая дурь: - Отстоим идеалы великие без особых общественных бурь! - Пусть враги о своей демократии от восторга трубят в трубу… - Нам она - до свинячьей матери, мы видали её в гробу! Прёт бульдозер… Рукой искалеченной холст спасая, бывший танкист на бульдозерный нож, отечественный, свой, родимый, запрыгнув, завис… - Во даёт, диссидент проклятый! - В каталажку его! Ого-го! - Солнце? Вряд ли… На солнце пятна - вот что главное для него! О, какую мы дичь сморозили! Не отмыться теперь вовек… Просыпаюсь - ревут бульдозеры, давят нас, аморальных калек… 1979-1988

XXXIII

Проклят год моего рождения. Проклят путь мой, но я иду. Ни сочувствия, ни снисхождения я сегодня от вас не жду. Потому что других виноватее тот, кто видел, знал, понимал. И вина моя тем необъятнее, что всю жизнь я стишки писал. Бесполезные и бестолковые. Вам не знать их ещё сто лет. Участь жалкая им уготована – пусть пылятся, желтеют в столе… 1983-1988

XXXIV

Не кричу, не ищу понимания. Сам сегодня себя не пойму. Ночь зову - потемней, потуманнее, чтобы просто побыть одному. Чтобы выплакать неизречённое, то, что камнем на сердце легло. Я потом догадаюсь - о чём оно, что расслышать над Волгой смогло. Потерпи, не впервые такое с ним, и не комкай в кармане платок. Боже! Как бесприютно и горестно – пароходный прощальный гудок… 1984-1987

XXXV

Колюч, независим, насмешлив, в суждениях - резок и смел, за что и щелчков, и затрещин всю горечь изведать успел. Его обвиняли в уменье плодить не друзей, а врагов, поскольку он весь - исступленье, поскольку талантлив - как бог! И что ему ваши каноны, творцы современных пустот, когда он пейзаж заоконный за принцип вселенной берёт, и весь его переиначит, безжалостно перекроит… И с тихой улыбкой ребячьей на холст сотворённый глядит. Там, в мире, который он создал, от нас удаляясь навек, обросший избёнками – к звёздам в телеге плывёт человек! 1987

XXXVI

Новую бессонницу в трубочку сверну, гляну, вставив стеклышко, далеко увижу… Нашей нищей юности гордую страну оптикой немыслимой хоть на миг приближу. Дачного скворечника стылый неуют. Ярою рябиною наш чаёк приправлен. Но полотна яркие на стене цветут, А под ними сидючи - сам художник явлен. Он столичной выставкой громко знаменит. Здесь - не признан начисто, фронтовик аника. Славными коллегами в спорах не убит, Хоть чинуш заслуженных бесит он до крика. Все они, естественно, нас переживут. Сытые, по выставке будущей пройдутся. И оставят записи: мол, приятно тут, радостно – к прекрасному глазом прикоснуться! А пока трагедия в силу не вошла, Нам дано печалиться о делах сердечных: явится-не-явится та, что обожгла, и с холста, прелестница, Так сияет в вечность! Ревностью пока ещё не изрезан холст, и улыбка чистая наши души лечит. Боль в глазах художника и немой вопрос. А она с другим уже, далеко-далече… Живы мы пока ещё, молоды пока, Нам ещё закатами любоваться можно, наблюдать, как медленно гаснут облака, и холсты подсохшие трогать осторожно… 1969-1988

XXXVII

И всё же мы видели Cолнце! Хоть сердце щемит от боли: с талантом - трудней живётся, с колючим, прямым - тем более. Ведь кто ты - известно заранее, ты сам не играешь роли. А всё своё понимание - держи в себе, как в подполье. И умирай непонятым, как советуют - молча, Как все, кто ушёл от погони - в дым, где стая бессильна волчья… И всё же ты видел Солнце! И человека видел. Такое не всем даётся. И ты на мир не в обиде. Солнце тебя спасало, когда ещё не светало, ни света, ни тьмы не имелось. Миром правила серость. И назывался мраком свет в перевёрнутом мире. И обладали двояким весом любые гири. Каждый, кто видел Солнце, числился на подозренье, состоял на учёте За особенность зренья. И всё же мы видели Солнце, знали - оно вернётся, мрак - сгинет на дне колодца, а тем, кто верил - зачтётся! Взлетайте, орлы молодые, парите, сегодня - можно… Но - помните каждое имя тех, кто так горько не дожил. 1988

* * *

* * *

Все начинают с подражанья высокому – слепец Гомер, его могучих струн дрожанье в веках поставлены в пример. Художник тени лепит смачно, желает, чтобы гипс – прозрел! Но калька – лишь полупрозрачна. Картина - то, что за предел холста, за раму – в небо, в люди, необъяснимо, разом, вдруг! Искусство – не в причуде! – в чуде! Но – труд души и дело рук… Оно – ответ на вызов рощи, лепечущей, на свет и звук… Восторг и грусть, сознанье мощи творенья и бездонность мук творящего… Гори, подобье миров, мерцающих в тебе! Художник смотрит исподлобья, Природе верен и Судьбе. 2002-.2003

ШЕСТИДЕСЯТНИКИ

Странной виноваты мы виной. Нами двигал вечный дух сомненья… Не спасли ни знанья, ни уменья, вот и нет фигуры ни одной в нашем (бывшем славном!) поколенье, кто бы знал - что делать со страной в час её прозренья и - затменья… 1996

* * *

Какое солнце! И с какой душой! Художник жил – дарил себя и тратил… …Висит этюд, картонка ад кроватью. А глянешь – и на сердце хорошо, Как будто кто-то сильный и большой тебя, мальчишку, ёжик твой погладил… 31.01.2010

* * *

Памяти казанцев - Бориса Михайловича Козырева и Бориса Лукича Лаптева Деревня, хлынувшая в город, растворила его в себе. И от культуры городской, хотя бы той, официальной, разрешённой, дистиллированной - остался только пшик, отдельные молекулы в растворе, а то и атомы: два-три интеллигента на миллионный город, чаще - физики и математики - в профессорских сединах и странно: с родниковыми глазами мальчишек любопытных… Я застал их поздний возраст и навеки благодарен Судьбе за то, что их вниманьем благосклонным отмечен был, и от общенья с ними храню в душе частицу их тепла – животворящий уголёк, с которым всё веселей в эпоху одичанья, когда все звёзды - это шоу-бизнес, весь космос - достоянье ВПК. 1996

* * *

Искусство - то счастливое "чуть-чуть", которое и гению даётся не каждый день… И тут - не обмануть, как ни усиливай тенями, цветом - солнце… Бессильны хитрости, уловки, мастерство, ночей бессонных чёрная водица… Ведь холст - не зеркало, в котором естество по мненью публики способно отразиться. Всё, всё в тебе должно преобразиться и переплавиться в иное вещество! Иначе - стоило ли с красками возиться… 1997

* * *

Ещё другой неясен путь, и даль видна сквозь темень плохо, но - распрямляющая суть «освободительного вздоха» уже проникла в кровь и плоть, и вам её не побороть. 06.02.2007

МИХАИЛ ВРУБЕЛЬ

Как густеет в космосе куста сумерек сиреневая сочность! И прохладой веет от холста, колдовством… "- Какая к черту точность! Или - смелость… В чём её нашли? Просто зренья честная работа, чтобы все поверили, вошли, ощутили - есть на свете что-то…" Но всё ближе грозный пересверк, рокот голосов чужих, тревожных: "Только тот, кто демона поверг, одолел - не то, что Бог - Художник!" 1999-2000

* * *

Время охры и кадмия, ярко-лимонной листвы, жаркий отсвет багрянца и пурпура в зелени стойкой, краски осени щедрой небрежно-пастозны, густы, да ещё перечеркнуты птичьей стремительной стайкой… Как не вспомнить о том, кто этюдник таскал на плече, по окрестностям шастал, холмы и откосы заволжья прославляя, и сам - стал легендой в известном ключе, как борец с обязательной и общепринятой ложью. Чьи холсты научились светиться, пылать, полыхать симфонической мощью раздумий, глубинностью чувства, жаждой - каждое поле для нового сева вспахать, чтоб на нём расцвело и созрело святое - искусство… 1999

* * *

Это на Волге в тумане - гудки, это осенние предупрежденья, зябкие будни великой реки, плюханье плиц и буксиров круженье. Это вода остывает, дымит, лижет ледком обрастающий берег, звоны и шорох, шуршанье шуги… Кто глубину этой грусти промерит? Дохлая рыбина вмерзла в припай. Камни мазутом пропитаны рыжим. Низкий, взахлеб нарастающий вой. Словно по всем безымянным, погибшим. 1999

* * *

Человек из прошлого выносит, если светел - пониманья свет, только этим и богата осень, чьей листвы пылающий букет на скатёрке белой - невозможней и непостижимей - жизни всей. За работу - если ты художник, если не болтун, не фарисей… 1999

* * *

Как память всё-таки крепка, не убывает! Пока мы живы – в нас былое обитает, как звуки джаза из раскрытого окна, где Лёша стон из саксофона выдувает. 07.01.2006

* * *

Для художника точка на чистом холсте – композиция… Буква на белом листе – это точка прорыва в бессмертную речь, клятва - помнить её, понимать и беречь. 2000

* * *

Я – клоун зеленомордый, зубною пастой раскрашенный, я улыбаюсь грустно, в руке – апельсин всегдашний – как солнышко всем сияет, весь мир собой освещает! Я не ем апельсинов. Я раздаю их детям: - Живите честно, красиво, как следует жить на свете. Не так, как мы умудрились – веселей, бесшабашней! Сияйте, не торопитесь, и помните: жить - не страшно! 29.01.2012

* * *

Человек поднялся над средой. Выломился. В небо. Как-то разом. А среда учуяла: - Постой! Так негоже… - Ты к-куда, зараза? - В люди? Значит все мы - не того… - Вырос, значит? - Гоп! Ату его! - Чтобы новой не стряслось беды – гнать его из нашенской среды! - Что б ни балабонили чего там, а болото быть должно болотом! 2000

* * *

Возможно, совесть – устаревшее понятье, но совестливость в человеке существует. И если стая нападает – даже в ней один-другой не рвутся в первые ряды, не бьют ногами – и на том спасибо… 24.03.2004

* * *

Художник Дюфи, Рауль - утверждает, сто лет как стоит на том! – контуры тела не совпадают с его цветовым пятном. В красочность мира - вносите поправку, чувствуйте зыбкость границ – чтоб ни писали - зеленую травку, женщину, музыку, птиц… 2000

* * *

Прошлое, как на закате - тень оживает, все твои движенья плоско пародирует: задень, тронь его - оно, как наважденье, будет над душой стоять всю ночь. Не сдавайся, бормочи, пророчь – что возобладают силы света… Верь в простой и мудрый ход вещей. И заря вознаградит за это, тень растает, как в кино - Кощей. 1999

* * *

Есть места в России, где пейзаж даже нехудожников волнует – то пологим склоном, то откосом, то - отвесом дальней колокольни, То изгибом речки своевольным, отраженьем неба и куста, речкой перевернутого… Сколько довелось поездить, исходить, вроде - должен был бы наглядеться, красотой пресытиться, устать, но - опять тропинка полевая зазывает за деревню, к роще, в лес, который всё недостижимей, а всего-то - поле перейти… 2000

ГОЛОС ИЗ ПРОШЛОГО

За последние десять лет уточненная цифра наших потерь в Великой Отечественной войне выросла на семь миллионов. Пять миллионов из 27 – без вести пропавшие. - Я - из них, из без вести пропавших. безымянный, как валун в полях, нас всё больше… Вам, живым, не страшно? Вы - живые, или тоже - прах? 2000

* * *

"Чтой-то звон, да чтой-то звон…" – из-за острова. Как в ночи - мужицкий стон, беда острая… Это к нам беда в ночи обращается - лупит в колокол, кричит, возмущается… Но - свалил повальный сон – до набата ли? - Всех один связал закон – виноваты мы… - Придавило всех виной необъятною - лечим водкой ледяной боль набатную. - Заливаем, чтоб не встать, нрав не выказать… - Пей, гуляй, едрёна мать! - На-кось, выкуси! 2000

* * *

Сыны гармонии - не истиной живут, земным страстям, иллюзиям подвластны. Но музыка спасает их, несчастных, когда над ними - ангелы поют… Они и сами до конца не сознают глубин, провалов, взлётов и контрастов, когда на плоскости полотен создают виденья, отблески мелодии прекрасной. ………………………………………………. Бессмысленен, ужасен русский бунт. Но песня горняя – не может быть напрасной. 9.12.2000

* * *

Над землёй, над зимней серой мглою – мало звёзд, пока твои глаза застит мгла, и занят ты собою, и дрожишь, как дольняя лоза под январским ветром… Бог - с тобою! Поднимись и выйди в темноту, мириады звёзд над головою обнаружишь, и отыщешь ту, что твоей земною правит жизнью, нелогичной музыкой любви, спазмами, слезами об Отчизне, робкой верой, вспыхнувшей в крови. 11.03.2006

* * *

Вглядывайся, будь открытым миру, будь суров, но – никогда – жесток! Славный лозунг – «Высветляй палитру!» – завещал художникам Ваг Гог. Пусть готовит всякое житуха, соблазняет славой и деньгой, но не слушай – что диктует Брюхо! Миг лови над вечною Рекой, где цветут и яблони, и груши - по оврагам в брошенных садах, отблески всемирной райской кущи светятся на пашнях и кустах… Зелена волна, барашки – белы… Сон-трава, подснежник – лиловат… Честен твой эскиз, спокоен взгляд. И война – от Волги – отгремела… Значит – вновь распахнут, ярок мир, в нём грядут большие перемены! Всей природы красочный клавир - как Венера восстаёт из пены… 07.04.2006

* * *

Есть Нечто, выше и разумней нас, Есть ты, Господь, спасённый веком Спас. Андрей Рублёв твой Лик прозрел однажды. И воссоздал в пылу духовной жажды, им монастырский увенчав иконостас. Века сменились, моды, поколенья. …Грабарь в дровянике с трудом разгрёб поленья, и замер в ужасе, дрожа от изумленья: ведь это Ты ему явился наяву, Ты подсказал: - Я здесь… И я – живу! Спасай Спасителя от зла уничтоженья. Я ждал тебя. Тебе лишь одному, твоим глазам, взыскательному вкусу, твоей любви к российскому искусству рукам твоим доверясь и уму… 12.09.2010

Медвежья песенка-беседа с комариком

- Видишь – на ёлке комарик сидит, Он с лапы медвежьей слетел, паразит, он крови напился, собака! А мишка под ёлкой не просто сопит – он песню поёт, однако… Вот что, уважаемый, дорогой товарищ! Вы меня ужалили… С вами щей не сваришь. Чувствую влияние дико-хвойной школы, где преподавали вам тайные уколы. Рядом с веной сунули микродозу яда! Улетели-убыли, словно так и надо. Это школа давняя… Не с палеолита ли? Учит выживанию под камнями-плитами. Ну а я – посмеиваюсь: не такое видывал! Яд из лапы выдавлю. О, борьба меж видами! 1966--2009

Попытка ответа на вечный вопрос

Смысла жизни – кто мы и зачем? – ищем в безднах книжек и систем, маемся, самих себя не помним… А ведь Жизнь – сосуд, и важно – чем? – сами мы его в трудах наполним. 22.12.2011

* * *

Книги, книги… Словно камни в воду. Замирают на воде круги. Слизывает время позолоту с пустотелой розовой строки. Точат волны, в прах перетирают вечного забвения пески… Но со дна истории мерцают строки счастья, боли и тоски… Строки полные любви – румяней яблок, строки, полные и гнева, и стыда, поцелуев и пощёчин ямбы, сплавы вдохновенья и труда. Это так нечасто удаётся в суматошный просвещённый век… Если б каждая была ступенькой к Солнцу – как бы мог подняться человек! 1967

* * *

Стремящемуся в небо – с высоты видней – во что вложить свою отвагу. И замыслы небесной чистоты – нисходят вдруг на шалопая и гуляку. 05.11.2006

* * *

Говорил я хитрому майору: он служить пошёл не в ту контору, в ней он вряд ли станет генералом, и сгорит на главном, не на малом… Что не понимает, бедолага, нас толкая в сторону Гулага хочет он того или не хочет - сам по тем же рельсам загрохочет… Я ошибся. Мой майор уволен, но – пристроен по пожарной части. И теперь он мнит себя героем, пострадавшим от советской власти. 23.07.2009

* * *

Благодари свою природу за пониманье, за любовь к травинке, к дереву, к народу, и сердце зрячее готовь к сопротивленью, к равнодушью другого взгляда свысока, с которым даже спорить скучно, схватив за лацкан пиджака. Он из другого слеплен теста, другое вычитал из книг, такие ценят только кресло, дарованное им на миг. 17.04.2012

Сибирская история

Перелопатить горы – тяжкая работка. План был велик, сезон летел в провал… А дверь в контору подпирали самородком. Большим – в нём золота никто не узнавал. 27.02.2005 г

* * *

Если песню, как птенца взрастили, пусть летит - тревожить и кружить… Пойте, птицы певчие – в России жить без песен – как совсем не. жить! 26.03.2005

* * *

Жил да был большой Художник – Фешин. По таланту – вещен был и бешен. Даже лужи мужика любили, синевой небесной в сердце били! Не чины его влекли и звания, цену знал он своему труду – и марийский «Праздник обливанья», и портретов детских чистоту нам оставил, чуткий рисовальщик, мастихина господин и раб, ощущавший бури предстоящей свежесть, ту, которой был бы рад. Знал, что он такой у нас – один, зрения не раб, но господин… И его Москва и Петербург не желали выпускать из рук. Но – в Казани проходил он школу. Только век случился невесёлый - войн и революций кутерьма… Серости разгул и голодухи. Было отчего сойти с ума. опустить к земле глаза и руки… …Не успели занавес защёлкнуть – Фешин углядел в железном – щёлку, вынырнул на берегу крутом, там – обрёл спокойствие и дом. Да ещё Казань и тем прославил, что Союз художников возглавил, свой Союз, уже американский. (Это уж назвали хулиганской выходкой, типичной для богемы, а богема – нет презренней темы!). Говорили мне искусствоведы – переезд принёс другие беды, Фешин стал салонным маньеристом, и склонялся к абстракционистам. Говорите всё, что вы хотите. что заносчив был и дурно скроен… Но в Казань, как факты ни вертите, прах творца был прислан, похоронен. Сам себя он создал, не прошляпил, сохранил, как голос свой – Шаляпнн.. Берегите, люди, ваши лица! Мы придём – итогам поклониться. 05.02-2009-.11.2011

* * *

Все художники – самоучки. и не окрики из ЦК, слава богу! – Искусству учат дерева, облака, река… От вельможной кликухи – не мучимся, наша звездочка – светит, горит! Самоучки – живём и учимся у других, кто не спит – творит! Мало – чтоб диктовало чувство нотки, строки, мазки свои… Не из ненависти Искусство вырастает, а из Любви. Правда – шилом в мешке скрывается, не упрячешь, своё возьмёт! Притча старая – повторяется, спор по вечному кругу идёт… 27.12.06 - 28.06.2010

* * *

Художник - Худ, но жилист, ИЗОщрён. Непредсказуем. Непересказуем, как Музыка, которой поощрён и пере-Полнен, и – Преобразуем, как Мир, как Рим (откуда по-Глядеть!). С чего начать Движенье, Постиженье – какое – в чём? – трепещет отраженье? Цвет в Меди или в цвете – ярко! – Медь… Какую Даль откроет Око-ём, какой мазок усилит детский трепет, наивность вечную, трагедию времён, всё то, что мир воссоздаёт и ЛЕПИТ. Мы мало ЗНА… Чин – Сами по Себе, так – чёрточки: смешинки на губе… По ним, предательским, и судят нас, и рядят – КОГО, ЗА Что? – спросите в КГБ… 1969 - 01.01.2012, Ст.Займище – с. Ворша

* * *

Вúденье, и больше – Понимание недоступно тем, кто смотрит сверху. Так не распознать при всём старании остриё иглы… Все краcки меркнут, не звучат для тех, кто их не слышит… Знать – Непониманием Всевышний защитить Художника пытался, чтобы худший жребий не достался… 02.01.2012

* * *

Наилю Валееву Откуда что берётся по весне – и солнышко, и дятел на сосне с его морзянкой телеграфной о спасенье, и прочие намёки на везенье неслыханное… Верное тепло к измученному сердцу притекло зажгло твой мозг и возвратило сердцу способность греть других – не только греться на солнце вешнем, сидя на крыльце с блаженной миной на оттаявшем лице. 16.05.2012