…Осенью, если всё будет ладно, я съезжу в Италию. Там, как ты знаешь, сейчас идут реставрационные работы с фресками "Страшного суда" Микеланджело. И каждый час, каждую минуту этой реставрации запечатлевают, значит, совершеннейшей японской аппаратурой - они хотят снять весь этот год, всю реставрацию - мазок за мазком. Фантастические деньги брошены… Казалось бы - зачем японцам это? Но они понимают, что пройдёт ещё 50-100 лет, это не им - нации отвалятся миллиарды!
И вот я думаю - если бы у нас, в нашей стране, не было перерублено горло нашему искусству и нашей науке, нашему свободомыслию и нашему крестьянству, (всё завязано в один узел - Платонов, Мандельштам, Вавилов, Чаянов!), то - я думаю, что наш век стал бы свидетелем ренессанса если не сопоставимого с тем, то во всяком случае - нам не было бы стыдно перед тем огромным историческим Ренессансом тех времен. Второй раз это повторилось в нашей молодости, как ты помнишь. Во всяком случае - первая вольница - замечательнейшие стихи Вознесенского, Евтушенко раннего, художники тех лет, музыканты, немножко фрондёры, немножко пижоны, возрождение джаза, в Казани - Олег Лундстрем, и так далее, и так далее…
И вот, если тогда пулей и ножом остановили, то сейчас - даже не знаю чем… Какой-то пьяной духотой, официозом, тупорылым каким-то внушением, даже трудно сказать - постепенно это делалось…
За двадцать лет мы вдруг увидели, что мы - спившаяся нация, я имею в виду всю страну. Во всяком случае - погрязшая, впавшая в какой-то самогипноз. И победило мышление, которое характеризуется фразами: "Тебе что, больше всех надо? Чего вылезаешь?" В Китае,мне рассказывали, если ты покрасил свой дом в другой цвет, чем у соседей, то его поджигали… Практически у нас было то же самое.
Но я сейчас не об этом. Я думаю вот о чём: сейчас - третий и последний наш шанс на какое-то возрождение, надежда на него какая-то… Это, наверно, будут другие уже люди, какие-то юные, смелые, через поколение, которые уже ничего не будут бояться, может быть им суждено стать новыми Кандинскими, Аникеенками, Филоновыми, и так далее, и так далее… Если этого не произойдёт, наша страна отброшена будет опять на огромное количество времени в сторону. Нас уже сейчас за границей ученые экономисты в солидных книжках называют слаборазвитой, нищей страной. Исторически мы - великая страна, конечно, - победили фашизм, и так далее, но по уровню жизни - мы отстали так, что чуть не полмира догонять надо.
И сейчас я думаю, что я благодарен Алексею Аникеенку даже не за то, что он, скажем, очень талантливый художник, я даже сейчас не знаю - очень ли он талантливый, хотя то, что он талантливый - для меня несомненно, но я даже не за это ему благодарен. Завтра, допустим, появится статья: "Вот ещё один великий художник, недооцененный временем!". А я ему просто благодарен прежде всего как человеку, который просто не захотел приспосабливаться. Это был один из примеров, когда я увидел: ему стоило только захотеть… Вот - стоило только делать то, что делают другие и что он сам умел делать! Если бы он захотел - неужели он не смог бы рисовать знамёна, оркестрантов, довольные, счастливые лица! Какого черта он рисует джазистов, алкоголиков, какие-то сиротские заброшенные пейзажи с заброшенными церквушками… Значит - чем-то бередили они его душу, он не продал этого, не отдал этого… Вот такой пример - когда ты видишь, как человек не дешевил, а сохранил себя, и это происходило на твоих глазах, это было первым, конечно, потрясением…
…На меня Аникеенок тоже производил впечатление замкнутого человека, человека в себе, который с интересом прислушивался к нам, но у которого была своя собственная сердцевина, и он прислушивался и сравнивал - принимать это к себе или не принимать, начисто отвергать. Мне, конечно, казалось, что это человек, который знает гораздо больше меня, что этот человек заглядывает куда-то за горизонт, что он весь там, за горизонтом, что он с нами так… поскольку он должен быть с нами вот сейчас, в этот момент.
А картины - ошарашивали, конечно. Почему? Потому что когда смотришь Сезанна, допустим, репродукции - то это одно. Там - маленькая репродукция. А здесь видишь живой широкий мазок, это непривычно было. Я из всех картин помню хорошо "Геологов", потом - "Пастухи"… Узнал их на выставке - душа порадовалась: - Живы! Потом телега с мужиком и бабой, "Мефистофель-Паганини", "Старухи"… В общем - все картины всплыли в памяти… Для меня большим потрясением было узнать, что он рисует, оказывается, не хуже по крайней мере Шишкина. Когда я увидел его ранние работы, я понял для чего он их тоже выставляет – чтобы действительно можно было показать таким тупым людям, вроде меня,что он может рисовать "по-настоящему" - то есть так, как если бы от него требовали какие-то там вышестоящие, наверху, на небесах инстанции, то он взял бы и нарисовал так… Чтобы показать, что он - художник. Сейчас это воспринимается как не то что сверъестственное, а нормальное, хорошее такое искусство, самое настоящее, чистое такое… И вот сейчас ясно - он уже тогда, в наше время глядел, а может - и ещё дальше, ещё дальше…
Вскоре, в том же феврале через дорогу от Выставочного зала - в музее ИЗО открылась другая выставка - великого татарского художника Баки Урманче, одного из родоначальников татарской живописи. Его судьба тоже не баловала - и на Соловках своё отсидел, и всю жизнь в тени, в полупризнании провёл, хотя - остался настоящим художником, не разменял своего таланта на коврижки и пряники. В речи на открытии его выставки приехавший на юбилей Председатель Союза художников РСФСР Таир Салахов назвал мастера поистине возрожденческой богатырской фигурой, искренне восхищаясь тем, что 90-летний художник продолжает работать и как живописец, и как скульптор. И я знал, что Баки-ага заслуживает этих слов. Это не попытка лести. Мне было приятно, что я вижу перед собой этого прекрасного, большого художника, который вдобавок ко всему находится в добром здравии, пишет стихи и обладает ясным, живым умом. Убедитесь сами:
ДУХОВНОЙ ЖАЖДОЮ ТОМИМ
(Из интервью БАКИ УРМАНЧЕ накануне 90-летия художника)- Вы всегда в работе. Не устаёте, Баки Идрисович?
- Но ведь только работа даёт полноту ощущения жизни. Вот вчера были у меня студенты художественного училища. Я рассказывал им о своём творческом кредо.
- Расскажите, пожалуйста, и мне.
- Две вещи определяют творчество художника: мироощущение и искренность. Художника вдохновляет природа, и это уже дело его таланта, мастерства, умения - в какой форме выразить своё отношение к миру, своё понимание красоты. Даже через абстракцию художник может передать свои мысли и эмоции. И если он действительно художник, а не фокусник или шарлатан, то его мысли обязательно достигнут души зрителя и вызовут ответные чувства. Когда-то в молодости я увидел во французской газете черно-белую репродукцию одной абстрактной композиции. Всего несколько мазков, даже непонятно какого они цвета, но они такое впечатление на меня произвели, что я запомнил эту репродукцию на всю жизнь. Позднее узнал, что это была композиция французского художника Сулажа. Я стал им интересоваться, искал сведения о нём в книгах, журналах. А однажды, когда в Москве была французская промышленная выставка, в зале искусств, наряду с произведениями Пикассо, Леже, гобеленами Ле Корбюзье, я увидел и картины Сулажа. (Видимо - Леопольда Сюрважа?- Н.Б.) Это были большие абстрактные композиции. В них не было ни орнаментов, ни фигур. Просто пятна, мазки красно-серо-коричневых тонов, но как они волновали! Иногда же бывает наоборот: в картине всё есть, все детали подробно выписаны, но она не трогает, не волнует - значит, художник не чувствует глубоко и не искренен до конца. Вот это - искренность в творчестве - очень важно…
- Сейчас большие перемены в жизни страны. Меняется в целом атмосфера в обществе. У Вас, Баки Идрисович, позади огромная жизнь. Что Вы сегодня чувствуете?
- Я оптимист и вижу, как стремительно меняется жизнь и радует новыми возможностями, которые открываются для искусства. Только необходимо всё правильно понять. Я мог бы привести множество примеров происходящих благоприятных перемен, но назову лишь один: еще недавно в Казани невозможно было увидеть картины художника А.Аникеенка, некогда вынужденного покинуть наш город.
А сейчас в Выставочном зале открыта его персональная выставка, и казанцы, хотя и с опозданием, но открывают для себя этого своеобразного живописца…"
(Интервью взято искусствоведом Диной Валеевой
для "Сов.Татарии". Опубликовано 22.2.1987 г. ).
Недели через две - состоялся "Вечер памяти Алексея Аникеенка". Там собрались многие из друзей и почитателей художника. Вела этот вечер Вилора Касимовна Чернышева и больше всего мы опасались, чтобы не перехлестнул кто-нибудь из публики в "перестроечном раже", не перешел бы "на визг…". Чтобы всё не вышло за пределы, не превратилось в коммунальную склоку. Но мы напрасно опасались.
Горечь - была. Но только одна из выступавших допустила какую-то бестактность. Естественно - в адрес Союза художников…
Остальные - вспоминали Лёшу.
И его живопись, сиявшая вокруг нас в ярком свете киношных осветительных приборов, делала своё дело - участвовала в создании умной и доброй человеческой атмосферы… Кинорежиссер Владимир Игнатюк и оператор
Николай Морозов отсняли на этом вечере фильм "Здравствуй, Алёша", который потом пошел в прокат и имел успех… Кто-то, конечно, бурчал за спиной, в курилке: "Идеологическая диверсия…". Но нас такие формулы уже не пугали.
В своём выступлении на вечере памяти я назвал Алексея Аникеенка счастливым человеком. Это могло быть истолковано как угодно, но я убежден, что талант - это всё-таки счастье, хотя и испытание - одновременно. Искусство по сути своей - бескорыстно. Оно адресовано всем сразу. И это даёт ощущение огромной радости, которой ты делишься, даришь эту радость другим. Но и здесь всё не так просто. Ты даришь, а тебя подозревают в коварстве, ты говоришь правду - тебя обвиняют в оплёвывании, в очернении действительности… Можно ли такую жизнь назвать счастливой? Тут всё зависит от художника. Если он до конца своих дней служил искусству, не изменил ему - он счастливее, богаче тех, кто сам лишает себя музыки, живописи, поэзии, искусства во всем его многообразии…
Один за другим уходят участники и свидетели этой истории. Нет уже ни Лёши, ни нобелевского лауреата Петра Леонидовича Капицы, ни наших «стариков» - Бориса Михайловича Козырева, Нордена. Нет и Лаптева, который один - из "старой гвардии" дожил до первой казанской выставки и со счастливой улыбкой бродил, вглядываясь в знакомые ему картины…
Как ни странно - побив все рекорды долголетия, ещё существует джаз-оркестр "шанхайца" Олега Лундстрема, с блеском гастролирующий по всему миру, оркестр, в который Лёшу когда-то приглашали на работу, звали - уехать из Казани. Но Лёша посоветовался с другим "шанхайцем", Виктором Степановичем Подгурским и тот - предложил подумать: что ты выберешь - музыку или живопись? Что оставишь людям - звуки или краски, холсты? Лёша отказался от соблазна. Выбрал Живопись. Искусство не коллективное - авторское. То, где за всё отвечают - головой.
Выставка - работала до марта месяца. И народ на неё валил валом. Как она воспринималась зрителями - смотрите в приложении. (На сей раз - книгу отзывов, чтобы она не исчезла, как бывало, мы "изъяли" и перепечатали.) Но один отзыв одного из наших друзей всё-таки приведу. Он не "отметился" в общей книге, однако я успел взять у него магнитофонное интервью прежде, чем он ушел от нас навсегда…
…Выставка Аникеенка, которая прошла в нашем городе год назад - была, не побоюсь этого слова, событием в художественной жизни нашего города, причём событием самым большим за тот период времени, когда я более или менее регулярно хожу на художественные выставки - то есть с 1955 года. Незабываемое впечатление оставила эта выставка. Понимаете, как оказалось здорово, что уже тогда, в те далёкие 60-е годы, в самом начале их, в Казани было не так уж мало людей, способных оценить и собрать множество лучших работ Алексея Аникеенка. Прекрасные работы собранны Пономаревым, Новицким, Козыревым, Лаптевым… И, конечно, если говорить о выставке - колоссально хорошо то, что часть полотен теперь вошли в фонды нашего музея, приобретены для него. Остаётся мечтать о том, чтобы точно так же, как есть "Фешинский зал", пусть не такой большой, но чтобы был хотя бы маленький зал, посвященный живописи Аникеенка, его солнечным желтым краскам, его ни на что не похожим, запоминающимся портретам, его улочкам и дворикам нашего города, часто тоже - изумительным…
И ещё одно напоминание о выставке, ещё один редкий, уникальный подарок получили мы от собрата по "Комсомольцу Татарии", журналиста Юрия Казакова. Он написал большую статью о Лёше, её перевели на английский и напечатали вместе с большим количеством "классных" репродукций в АПН-овском журнале "Sovjet Land" (N±1, 1988), изданном для Индии. До сих пор этот журнал – лучшая публикация, дающая представление о работах Алексея Аникеенка. Жаль, конечно, что для России подобного нам сделать пока не удалось. Но я рад, что этот журнал существует. Надеюсь, он не будет последней публикацией для того, у кого в запасе вечность – и значит, это - только начало!
Выставка - всё-таки только эпизод в жизни картины… Как сложится дальнейшая судьба того, что называется художественным наследием? Лучшие работы, находящиеся в частных коллекциях академиков П.Л.Капицы, Е.К.Завойского и Б.М.Козырева и их потомков, у музыкантов, поэтов и писателей, у друзей и почитателей Художника, у коллекционеров, знающих цену живописи - хранятся, конечно, с пониманием - бережно и аккуратно. И это, может быть, даже надежней, чем музейные собрания, не раз подвергавшиеся "чисткам", актированию на списание и уничтожение…
Тем не менее - мы радовались, что Госмузей изобразительного искусства Республики Татарстан, как он теперь именуется, сделал необходимые шаги и закупил такие работы Аникеенка как "Петропавловский собор", "Мамин сад", "Зимний двор", "Солнечное утро", "Утро. Веранда", "Купола". Это было то немногое, что мог себе позволить музей на деньги, выделенные Министерством культуры татарской республики. Денег этих было 2-2,5 тысячи. Не в долларах нефтяных, в рублишках наших, правда - ещё не ставших посмещищем. Но - накануне.
Побывал на нашей выставке в Казани и Председатель Союза художников РСФСР Таир Салахов, известный художник "сурового стиля". Заманили его "молодые" художники, члены правления Игорь Башмаков и Владимир Нестеренко на выставку Лёши, показали картины, рассказали немного об их судьбе. Салахов обещал выделить пять тысяч рублей на закупку для музея. Вдвое больше, чем наше Министерство культуры. По тем временам это казалось, (и было) значительной суммой. Но - увы, обещание так и осталось обещанием. Союз художников Татарии несколько раз в течение года посылал запросы, которые терялись то в аппарате, то в бухгалтерии московского учреждения, а семья Элеоноры Гинзбург была не в состоянии хлопотать, покидать Псков - все болели, и в итоге - дело, по-моему, так и не было доведено до конца, кончилось ничем…
Картины уехали в Москву, в Институт Курчатова. Но лучшие работы остались в музее, вернулись к их владельцам и коллекционерам, кое-что тесть Аникеенка продал и подарил казанцам, короче - то, что поехало в Москву после нашей выставки, не могло составить костяка новой хорошей экспозиции.
Одновременно вдова Алексея - Элеонора Гинзбург вела переговоры с ленинградским Домом ученых. Ящики почти год простояли в курчатовском институте около отопительных батарей. Выставка, вроде, состоялась, но прошла почти незамеченной. В Ленинград картины приехали в ещё более невеселом виде. Аникеенком заинтересовалась ленинградская искусствоведка и художница Вера Андреева. Она приехала в Псков и обнаружила, что работы свои, самые "непроходные, страшные", Леша в своё время запрятал в какой-то чулан и для верности - заколотил дверь гвоздями. Вскрыли. Холсты, хранившиеся без воздуха и без каких-либо элементарных условий - погибали, красочный слой осыпался… Вроде бы, перед отправкой в Питер - с ними поработали полные сочувствия псковские реставраторы… Да и кое-кто из псковских художников изумился: "Мы-то думали он - шабашник…" Но в ленинградском доме ученых выставка, похоже, так и не состоялась.
Я, узнавая такие новости, мрачнел. Элеонора писала в одном из писем, что у неё нет сил заниматься вопросами наследия, которые, оказывается, так непросты и хлопотны… Над ещё очень молодой женщиной висел дамоклов меч болезни. Её состояние ухудшалось. В конце концов почти все работы Аникеенка на корню закупил дворец культуры института им. Иоффе в Гатчине. Приобрёл, как мы теперь понимаем - за копейки (впрочем, как и все остальные - и музеи, и друзья, и коллекционеры).
Время идёт. Я уехал из Казани.
Решил, что надо пожить на родине, в России…
Живу на владимирской земле, пишу эту книгу, любуюсь совсем другими, не волжскими закатами, реже - рассветами. Пенсия, конечно, как у всех. –копеечная. Первые годы хоть картошка была своя… Сейчас силы уже на излете… Я убедился: сельский вариант жизни не легче, а пожалуй - труднее городского.
Новости узнаю от друзей, которые иногда навещают, звонят или пишут… Один за другим уходят из жизни друзья и участники, соавторы этой книги. Уже нет многих и многих. Одних косят болезни, других - трагические случайности. Скончался в новосибирской больнице художник, разбуженный Лёшей - Борис Романов. Убит и ограблен какими-то подонками в деревеньке недалеко от Свияжска фотохудожник Владимир Богданов. Умер отец Элеоноры - тоже фронтовик, инвалид Великой Отечественной, Моисей Ицкович Гинзбург, приезжавший в Казань на открытие выставки и на Вечер памяти Лёши. И привозивший сына Элеоноры и Алексея - Платона, которому тогда было лет 14. По слухам - Платон вырос, женился, стал отцом. Сына назвали в честь Лёши - Алексеем Платоновичем. Потом и Платон трагически погиб. Остался внук, которого взяли к себе родители жены Платона… Такие новости пришли из Пскова. Есть и другие – из Москвы, из Казани… Уже нет моих старых друзей – Романа Солнцева, Булата Галеева, Виля Мустафина, Володи Игнатюка.. Нет Лёшиной сестры Анны Авдеевны, с которой начиналась эта книга. Нет и бывшего референта П.Л. Капицы, Павла Евгеньевича Рубинина, который, слава Богу, успел подарить мне свои воспоминания и письма Алексея к нему… Все мы, люди любых поколений, как говорят киношники – «уходящая натура»…
Вот и вся история, которую я хотел рассказать.
P.S. Впрочем, приведу ещё одно письмо - под занавес. Может, главное-то - в нём сказано? Читайте:
Уважаемый тов. Беляев Ник. Ник.
Получил Ваше письмо, в котором вы просите написать что-то об Авдеиче? Всё это время мыслями возвращался к Вашему вопросу и что-то положительно-определенное не мог придумать.
Можеть из-за какого-то личного субъективного отношения вообще к этому жанру воспоминаний, суть которого состоит в перечисление забавных историй пишущего с "героем". Всё это отдаёт какой-то внешней легкомысленностью и особенно я это чувствую, когда касается Авдеича.
Странное чувство я испытываю. Даже после смерти происходят сабантуи, которые происходили при жизни Лёши. То есть как при жизни "окружающие" относились к Лёше, так и сейчас. Принципиально ничего не изменилось. Жизнь в Казани? Это тоже отношение окружающих. В Пскове может, немного меньше, но в общем-то так же.
Сборник анекдотов об человеке я так бы назвал этот жанр. Это вообще-то прежнее отношение к Лёше. Так и хочется сказать или крикнуть: "Дайте покой хоть там!"
Потому что Авдеич всё сделал вопреки всем. И особенно ТЕМ, которые сейчас что-то забавное и, конечно, окутанное какой-то дружеской аурой с героем пишут, и вспоминают анекдоты, например "выпивки", как пишет Курбатов, и кончая раздольной волжской песней. Ну и проч. (нрзб.) атрибутикой которой полно в этом жанре.
Мне трудно говорить о живом Авдеиче, я говорю о художнике Авдеиче, и пытаться как-то привести моё отношение к нему в какие-то "литературные" записки… не могу.
И ради бога, если это всё будет издаваться, прошу, чтоб моего имени там не было!
Я уважил просьбу автора и имени его не разглашаю, убрал даже из чужих воспоминаний.
Я собирал и строил эту книгу вовсе не как сборник шуточек или анекдотов. Любители - уже сыты многочисленными изданиями оных. В том числе и неплохими. Куда мы - без чувства-то юмора?
И не ради удовлетворения собственного тщеславия по крохам собирал я свидетельства столь разных современников. Просто хотел, чтобы и Казань, и Псков, и Москва с Питером, и многие другие в градах и весях - задумались. Что это с нами? Морок какой-то? Сон?
Что за незаконные кометы "среди расчисленных светил" возмущают время от времени спокойствие добропорядочных российских граждан?
Или - прав другой поэт: "Нельзя в России никого будить"?
И впредь - не надо больше помнить ни о времени, ни о человеке? Думаю, уже то, что автор последнего письма "мыслями возвращался" ко всему, что происходило и происходит с Лешей ("Авдеичем") и его живописью, свидетельствует о том, что письма я рассылал не зря…
Думаю, он ещё не раз услышит фамилию Аникеенка и "сабантуи" вокруг этого имени возникнут не раз…
Хотя - кто знает?
Может - прав казанский дворянин, старик Державин, оставивший на грифельной доске своё последнее знаменитое восьмистишие:
А всё-таки хорошо, что старик Державин написал это стихотворение не на месяц раньше - не 6 июня, не в день рождения Пушкина и моей младшей дочери Екатерины!
Эта дата всё-таки оставляет мне какую-то надежду: вдруг наш основоположник и родоначальник - не совсем прав?
Или - может, через это "жерло вечности" надо всё-таки пройти, чтобы оказаться в новом, более совершенном мире, полном чистого и прямого Света…
Или наш, грешный - всё-таки единственный и лучший из миров?
Как быть с Надеждой?
Нельзя же нам без неё, нельзя - пока мы живы…
Как быть с талантливыми людьми, которые не умещаются в рамки своей эпохи и часто - столь неудобны для окружающих?
Как быть с теми, кто видит - иначе, дальше нас, грешных? А если Света мы недостойны - может, хотя бы тот самый Покой заслужили? Или - "Уюта нет, покоя - нет…" - и там ?
Не знаю - этих вопросов с наскока не решить… Каждый - решает их сам, по-своему. Как и вопросы Чести, Совести, Благородства. Как вопросы Служения, Творчества.
1961-2009 гг
с.Ворша, Собинский район Владимирской области.
Предыдущая часть Следующая часть