Лёд тронулся! 9 января "Комсомольская Правда" публикует уже приводившуюся информацию В.Запорожченко, но туда добавлено ещё полтора абзаца:
"До войны Аникеенок водил колхозную автомашину. Ушел на фронт, стал танкистом. Вернулся в Казань с боевыми наградами и тяжелым ранением руки. Но другая рука хорошо держала кисть художника…
Прошли годы, и вот теперь интересная, разносторонняя живопись Алексея Аникеенка доставляет большую радость людям."
Все эти публикации, естественно, вызывают не только "неприятие", но и более откровенную “реакцию” в Союзе художников.
Редактора "Комсомольца Татарии" Николая Харитонова вызывают в обком, увещевают… У него есть козыри - он ссылается на мнение "Комсомольской правды", на АПН, Капицу, Завойского… Это весомые аргументы, против них возразить трудно, но ему всё-таки внушают, чтобы он воздержался от дальнейших публикаций подобного рода…
В марте 1966-го многотиражка КАИ "Крылья Советов" публикует анонс: "Комитет ВЛКСМ предполагает устроить в институте в марте выставку работ А.Аникеенка". И дальше - следует статья о нем:
Впервые я увидел картины Алексея Аникеенка несколько лет назад. И среди его полотен есть картины, в которые я просто влюблён - "Пастухи", "Девочка с обручем", фантастический лунный пейзаж с бабой на телеге и другие пейзажи… Признаюсь - есть и такие картины, которых не принимаю (быть может - не понимаю?).
Это те полотна, в которых, если образно выразиться, поэт становится философом и перекладывает на рифму Канта. Но это моё личное мнение. Другим нравятся как раз эти картины.
Работы Аникеенка демонстрировались года два назад на выставке в Доме ученых. В некоторых работах поражает сходство с поздним Левитаном. А рядом с ними - целый ряд картин, решенных совсем в другой манере. К тому времени я уже познакомился в Музее изобразительных искусств им.Пушкина в Москве с творчеством Матисса и поэтому сравнительно безболезненно принял "неумелый рисунок" новых работ Аникеенка, понимая - насколько сознательна и необходима эта "неумелость". Обостренное восприятие цвета и его отношений подчиняло себе рисунок. Скорее не подчиняло - рисунок, как раз и выявлялся в контурах цвета, в границах соседствующих красок.
Краски "рисовали" сами. Рисунок и цвет стало невозможным рассматривать вне зависимости друг от друга.
На этой выставке пришлось услышать мнения - "так не бывает, вот если бы с его-то "музыкальным" чутьём цвета да уменье бы точно рисовать натуру!" Как будто не замечали великолепную точность его мазка (как её традиционно понимают) в его полотнах "левитановского" периода… Как-то трудно убеждать кого-то в возможности и необходимости подобных условностей в искусстве. Никто вслух не упрекнет оперу - "так не бывает, поют, а не говорят", или балет, где ни поют, ни разговаривают. (Конечно, есть жанр в театре, где и поют, и разговаривают, и пляшут, но нельзя же ограничивать театр одним лишь "Сильва, ты меня не любишь…"). Различна специфика разных искусств, и возможна и обязательна специфичность творческой манеры каждого из художников.
Очень часто говорят о необходимости в искусстве единства формы и содержания. Примером этого единства может служить, по-моему, творчество Аникеенка. Цвет - сильнейшее средство эмоционального воздействия. Трудно удержаться от нагромождения восторженных афоризмов. "Всё живое стремится к цвету" (Гете), "Чувство цвета является популярнейшей формой эстетического чувства вообще" (Маркс). У Аникеенка краски с первого взгляда задают радостное настроение, сливающееся с впечатлением от содержания его картин - бесконечных волжских пейзажей, городских двориков, каких-то особенных "просветленных" портретов…
Как невозможно, например, от Достоевского требовать юмора, а в "швейковской" манере строить повесть о любви и дружбе, так и от любого кудожника невозможно требовать всеядности тем и манер. В радиотехнике есть такое понятие - белый шум. Именно "белым шумом" стало бы творчество художника, если бы он выполнял все пожелания и случайные капризы каждого из зрителей.
Зритель и художник…
Чем отличается этот "диполь" от другого - читатель и ученый? Разбирая формулу и не понимая её сразу, только ярый двоечник наберется храбрости упрекать ученого. Судьба кибернетики и генетики - яркий пример того, когда двоечники выходят в люди, на время берут реванш и пытаются "учить ученых".
В искусстве нет формул. Но и в этом случае любое случайное "не понимаю" не может служить критерием оценки художника. Следует помнить слова Маркса: "Если ты хочешь наслаждаться искусством, ты должен быть художественно образованным человеком". Науку мы изучаем десяток и больше лет. Быть образованным в искусстве - такого общеобразовательного предмета нет.
И быть может, его и не надо совсем. Научили же нас ненавидеть "евгеньонегина" и "образчацкого" на уроках литературы… Школа образования в искусстве - книги, выставки, кинотеатры, серьёзные, откровенные разговоры с художником, с думающим товарищем.
Хотелось бы, чтобы у нас в КАИ встречи с художниками были не от случая к случаю. Ведь институт должен воспитывать не просто инженера, но человека…
А Алексею Аникеенку, не знаю как другие, от себя самого, как от начинающего зрителя - спасибо. И скорее не за творческую смелость, а за творческую честность.
Впрочем, это, кажется, одно и то же.
Б.Галеев
С легкой руки Петра Леонидовича Капицы выставка Леши кочует по московским институтам, добирается до атомщиков и теоретиков Дубны, до новосибирского Академгородка. Сибиряки зовут его к себе, соблазняют "дармовым окладом": "Живи, пиши, время от времени выставки делай!" Но Лёша возвращается в Казань, ожидая, что здесь отношение к нему изменилось.
Булат Галеев и секретарь комитета комсомола Владимир Саламашкин организовали выставку Лёши в КАИ. И она просуществовала достаточно долго - почти месяц. Институт закрытый, "режимный", народ с улицы просто так туда не пускают… Но кто хочет - пути находит.
…В своё время в КАИ гремел студенческий театр - СТЭМ. И на нас, режиссеров телевидения, он производил большое впечатление. Я помню, в 1966 году - я пришел слушать СТЭМ, и мне сказали, что открывается выставка Аникеенка. В принципе для нас он был новый человек, которого всегда за что-то ругают, бьют, и официальные лица, и наша администрация - не дай бог, чтобы его показать, не дай бог, чтобы о нем что-то сказали по телевиденью - такое время было… С другой стороны - вроде, всё всплыло наверх, всё можно сказать, обо всём можно рассказать откровенно - времена так называемого "оттепеля"… Но Аникеенок почему-то не очень воспринимался нашим руководством… Ну, мы с удовольствием, конечно, пошли с ребятами из телевидения - интересно же узнать - что же это такое…
И вот передо мной - как сейчас помню - двадцать пять лет прошло! - что-то такое - ощущение пожара! - понимаете ли… Какого-то рыжего пламени, цвета! И ощущение тепла, теплоты, чего-то очень красивого…
И вот, между прочим - когда через двадцать пять лет я встретился с его картинами снова - это ощущение подтвердилось. Он очень подействовал своим желтым красивым цветом - вот картина "Грибы" вспомнилась - весь фон - как будто листвой осенней выстелен, оранжевой, и грибы пылают на этом фоне - яркие, праздничные…
Как человека я его, конечно, плохо знал - внутрь его я не ходил, в разговоры не вступали, мы все крутились вокруг него. Аникеенок, он стоял, говорил мало, такое впечатление было, что он очень скромный: стоит, смотрит… Мне показалось - внутри он больше, чем в жизни, внутреннее богатство ощущалось…
Н.Б. - А как по-твоему, в чем причина той нездоровой обстановки, которая сложилась вокруг его имени?
.У. - Тут, понимаете, я считаю, что в своё время Евтушенко, Вознеснесенский - когда они какие-то смелые вещи говорили - им рот закрывали тут же… Вот и у нас то же самое: раз в Москве что-то авангардистское закрывают, бьют по башке - значит, и здесь нужно найти таких людей. Вот и нашли его…
Н.Б. - Как "козла отпущения"…
.У. - Да, именно, потому что везде искали ведь… Раз сверху в Москве что-то делается там - у нас тоже надо искать! Охота за ведьмами… Художник эстетически в принципе воспринимает жизнь, а не идеологически. Идеология - это политика, своя наука так называемая… А дело художника - не идеологизизировать, а эстетически выражать…
Н.Б. - Но вот Лешины работы - он и социального порой не чужд…
.У. - Ну, я не понимаю художника, что социален он… В кавычках, может быть, надо ставить… Но социален художник - этого я не понимаю…
Н.Б. - Боль своего времени пытался выразить…
.У. - Боль своего времени через ощущение… Понимаете - смотришь его картины и видишь: здесь - добро… А здесь тебя стукнули словно! Какое-то впечатление в тебе вызвала эта картина или вызвать должна. В тебе! А не в картине. Какое-то ощущение доброты, чего-то прекрасного… Озарения какого-то, может быть… Маяковский говорил: "Не надо на сцене играть каких-то вещей про коммунизм. Я должен уходить из зрительного зала с чувством коммунизма!" Вот так!
Н.Б. - С чувством - это - понятно… Хорошо. Спасибо…
Министру культуры Татарской АССР
товарищу Б.М.Гизатуллину
7 декабря 1965, Москва
Глубокоуважаемый Булат Миннулович,
Когда я был в Казани на научной конференции, казанские физики обратили мое внимание на художника А.А.Аникеенок. Я был у него в мастерской и познакомился с его картинами. Он произвел на меня впечатление художника, ищущего новые и самостоятельные пути в искусстве, созвучные нашему времени. Поэтому общественность нашего института предоставила тов. А.Аникеенок возможность выставить свои картины у нас в институте, как это у нас часто делалось. Выставка картин А.Аникеенок продолжалась три недели и сейчас она закрылась. И хотя многим по-разному нравились его картины, все сходятся в том, что это художник, несомненно, талантливый и самобытный, и его таланту, в интересах развития нашего советского искусства, надо предоставить возможность здорового роста.
Я пишу Вам это письмо, потому что нисколько не сомневаюсь, что Вы, как министр культуры, имеете возможность обратить внимание на работы художника А.Аникеенок и создать моральные и материальные условия для его успешной работы.
Уважающий Вас, П.Л.Капица
(Архив П.Л. Капицы в Интитуте физических проблем им. П.Л. Капицы РАН)
Булат Минуллович Гизатуллин на это письмо отреагировал: посетил придел Петропавловского собора. Все-таки в его епархии творилось что-то непонятное… Искусствоведка, из свиты министра, по свидетельству Анатолия Ивановича Новицкого, выходя из мастерской, так эмоционально выразила своё впечатление: "Словно в жёлтом доме побывали!"
А сам министр - по воспоминаниям Анатолия Сластунина, говорил: "Нет, не понимаю я этого художника, что угодно со мной делайте, не понимаю. Как человека - понимаю, а как художника - нет!"
Но тут – поверим не чьим-либо, пусть самым дружеским свидетельствам. Поверим самому Алексею, скупо, но точно рисовавшему своё положение после выставки в письмах, которые предоставил в наше распоряжение Павел Евгеньевич Рубинин. (Примечания-пояснения к письмам – составлены адресатом. В интернет версии - даны всплывающим текстом на подчёркнутых словах)
Дорогой Павел!
Сердечно поздравляем Вас с Люсей с Новым Годом. И желаем Вам всего, всего хорошего в Новом и всех последующих годах. Будьте счастливы и здоровы!
Здесь события потихоньку разворачиваются. Утром я был на приеме у министра, в обед «принимал» его у себя в соборе. Он сказал, что если в Москве «можно», то почему в Казани «нельзя». Что надо мне мастерскую и надо принимать в Союз худ[ожников], что будет устроен просмотр и разговор с Союзом и т.д.
В «Ком[сомольце] Тат[арии]» вышла большая подборка материалов о выставке у Вас, редактор газеты уже вызван в Обком. Что с ним, пока не знаю. Если будет что-либо интересное – сообщу.
Газету с подборкой материалов посылаю Вам. Сам материал (отзывы, АПН, обсуждение, фотографии) у министра. Он попросил ознакомиться с ними.
Дорогой Павел! Очень прошу: поинтересуйтесь отправкой работ из Химфизики. <…>
Еще раз поздравляем Вас и Люсю, и Машеньку с Новым Годом и новым счастьем! Будьте здоровы!
Крепко жмем Ваши милые и добрые руки.
Леша и Рэма.
Дорогой Павел!
Очень прошу Вас извинить меня за беспокойство, но о работах моих из Химфизики пока ничего не слышно, за исключением телеграммы, что 12 января они будут отправлены. Сегодня 19, но об отправлении известий пока нет. Меня волнуют не сроки, а сам факт отправки работ. Очень прошу справиться в Химфизике об этом.
У меня здесь события такие: был просмотр Обкомом, министерством и Союзом. Секретарь Обкома защищал работы (не все, конечно); министр (тот, о котором я был хорошего мнения) нападал на меня, обвиняя во всех грехах; председатель Союза, наконец, официально заявил, что у них со мной принципиально разные творческие позиции, и они никогда меня не поддержат и не согласятся со мной.
Решили сделать закрытый просмотр в Союзе, вынести решение и, согласно этому, дать или не дать мне право на существование.
В кабак заходят художники и предупреждают меня, чтобы я не соглашался на закрытый просмотр союзом, т.к. будут приложены все усилия, чтобы меня, если можно так выразиться, избить.
Завтра, по инициативе «Клуба интересных встреч» при Госмузее ТаССР, должна была состояться «Встреча у новых картин худ-ка Аникеенок». В газете «Сов. Татария» было объявление, в городе были расклеены афиши, но сегодня в музей звонили из Союза, а потом из Обкома, и запретили эту встречу.
Завтра людям будет объявлено, что художник заболел, и присутствовать не может, картины, конечно, тоже не будут развешены.
Есть еще масса подробностей, но о них долго писать. По-моему, борьба только начинается, до этого, оказывается, были только цветочки…
Дорогой Павел!
Большое спасибо, что Вы, при Вашей загруженности, нашли время написать письмо, да еще такое большое. Я все надеялся приехать и посмотреть Вадима Дементьева, но так и не смог – много уже отпрашивался с работы и два дня назад приехал из Свердловска, где знакомился с ребятами, приглашающими меня участвовать в выставке, если удастся им пробить свой Союз.
Очень жаль, что мало посетителей на выставке, т[ак] к[ак], судя по Вашим словам, – это интересный и искренний художник. <…>
У меня дела идут нормально, пишу вовсю, вожусь с железками-гирями, вечерами кабак и от всех поздравления и пожелания; из собора пока не выгнали, а выгонят – все равно писать буду, настроение хорошее, появляются новые покупатели. Оставил основные работы на случай выставки, а остальные, если будут покупать, - продам.
О “Светлячках” и “Старинной песне”. Прежде всего, огромное спасибо за заботу и внимание, и простите, что доставляю Вам столько хлопот и беспокойства. Что же касается работ, то они для меня очень важны. Конечно, я смогу их продать, если только сумма будет устраивать, чтобы уж если не будет работ, то хоть деньги были бы. Ведь других таких я уже не сделаю!
Мне хотелось бы за “Светлячков” рублей 600-700 (ведь это очень большая работа, что-то около 2 м х 1 м 20 см, примерно), “Старинная песня” - рублей 300-400, и возможность воспользоваться ими в случае выставки моей где-либо. Если это устроит, то я был бы согласен их продать.
Дорогой Павел! От Гросса ничего не слышно, так что, мне кажется, можно не считать себя связанным с ним словом, и поэтому буду очень рад, если Вы оставите себе “Пейзаж с лестницей”, поскольку он Вас больше устраивает.
Казанцы, наверное, одолевают Вас в связи с выставкой: звонят, пишут, заходят и т.д. Вы уж, пожалуйста, не сердитесь на них! Народ это все хороший и, впервые почувствовав поддержку таких людей, Москвы, они хотят хоть чем-нибудь помочь мне и другим, находящимся в подобном положении.
Мне сейчас ничего не нужно, я пишу, и это главное. Нахожусь «на гребне», как здесь ходит выражение. Никого не прошу помочь и т.д., т.к. самое существенное – сам факт выставки. Но люди приходят, смотрят, популярность растет, и каждый хочет помочь.
Мне думается, что в моем положении самое лучшее – ничего сейчас не предпринимать, т.к. союз получил пощечину, и это понятно здесь сейчас каждому. Правда, у меня ничего не изменилось, но из собора пока не выгнали, а когда выгонят, тогда будет видно, что делать.
Случай с запрещением встречи в Музее еще больше привлек внимание, т.к. объявление в газете и афиши народ читал и понял, что опять что-то запретили, а этот запретный плод всегда интересен – и готова мне и без того существующая реклама. Не могу сказать, что запретители не создали мне известность. Ну, да Бог с ними!
Вот дорогой Павел, и все! Если можно передайте мой самый горячий привет Вадиму Дементьеву, хоть мы и не знакомы, но все-таки мы объединены выставками у Вас. <…>
С искренним уважением,
Лёша.
Дорогой Павел!
Здравствуйте! Как Вы там живы - здоровы?
Простите, что я беспокою Вас, но у меня к Вам просьба. Посоветуйте двух-трех искусствоведов, которых можно было бы рекомендовать местным партийным органам для приглашения их сюда на мою закрытую выставку и вынесения беспристрастного приговора. Дело в том, что обком и горком в марте будут делать закрытую выставку моих работ и хотят, как они заявили, раз и навсегда разобраться и решить, кто прав – я или местные боссы союза [художников]. Если у Вас есть время, то напишите, пожалуйста, что Вы вообще по этому поводу думаете.
Из мастерской меня уже выгоняли, но оставили до выставки, а дальше видно будет.
Простите за небрежность и краткость письма – очень тороплюсь в кабак. <…>
Дорогие Павел, Люся и Машенька!
Хочу послать Вам нашу газету. «Культуру» и «Комс[омольскую] правду» Вы, наверное, читали. Это третья газета – нашему СХ по голове!
Забот у них прибавилось. У меня все по-старому: Собор и кабак.
Если можно, то покажите газету Петру Леонидовичу и Анне Алексеевне. Может быть, им приятно будет. Если, конечно, это не будет навязчивостью…
Дорогой Павел!
Получил Ваше письмо. Рад, что работы понравились, а я с большим удовольствием встречусь с этим уважаемым человеком. Надеюсь, что это когда-нибудь состоится.
Вы спрашиваете, почему не видели эту работу. Вероятно, когда мы с Вами отбирали работы в Казани, ее не заметили или не обратили внимания, а может быть, я ее привез от мамы из Юдино.
Но я надеюсь угодить Вам какой-либо другой работой. Может быть, сумею сделать что-нибудь новое. Несмотря ни на что я стараюсь работать. Правда, это гораздо труднее стало, чем было раньше, т.к. находится масса дел, на которые нужно время. Но делать эти дела надо, т.к. на полпути бросать разворачивающиеся события не очень-то умно, в этом Вы правы. Но очень хочется отрешиться от всего. По поводу адреса на случай пересылки денег, то лучше пока письма и деньги (если будут) посылать на главпочтамт до востребования, т.к. я могу опять уехать, да и из почтовых ящиков часто таскают журналы, письма и т.д.
Сегодня звонили из «Комс[омольца] Тат[арии»] в Москву, в «Смену», о каталоге, репродукциях и др. Ответили, что узнают, а журнальная вкладка с моим материалом откладывается на более позднее время; боюсь, что и совсем «отложится». Плохо, конечно, но не беда, не это главное.
Дорогой Павел! Я Вам очень благодарен за заботу и беспокойство обо мне! Как-то неловко даже!..
Огромное Вам спасибо за внимание!
Передайте, пожалуйста, поклон от Рэмы и меня Люсе и Машеньке. Крепко жмем Ваши руки…
Дорогой Павел!
Посылаю Вам четыре работы (любая полтораста руб.), может быть подойдет какая-либо, т.к. трудно отбирать их заочно, потому буду рад, если что-то понравится.
В отношении «Пейзажа с лестницей» – как Вам угодно; если он будет у Е.Ф.Гросса, то при появлении чего-то в роде «Конного двора» с удовольствием подарю Вам с Люсей.
У меня пока все по-старому, есть слухи, что осенью будет выставка, но конкретно ничего никто не предлагал.
С 15 июля мы едем в деревню, т.ч. лучше посылать все по адресу: Казань, Главпочтамт, до востребования. Из деревни приедем 10-15 августа. Если будет выставка, то увидимся осенью, т.к. придется приехать в Москву за работами.
Если Е.Ф.Гросс не будет против, то и в Ленинград нужно будет съездить. Спросите его об этом, пожалуйста. Простите, что причиняю столько хлопот. <…>
Крепко жмем Ваши руки.
Леша А.P.S. Спасибо за статью. Интересно! И проблема очень большая и перспективная! Было бы здорово.
Дорогой Павел!
На днях С[оюз] Х[удожников] официально предложил мне сделать выставку своих работ в сентябре с.г.
Здешняя практика СХ с изданием каталога к выставке: задерживается на год, и больше после выставки. Т.ч. есть все основания, что каталог здесь не напечатают, а без него делать выставку не имеет смысла, т.к. удар по СХ будет ослаблен наполовину, а тем более, если каталог был бы издан более прилично, чем здесь делают.
Вот поэтому я и позволил себе побеспокоить Вас.
Не сможете ли Вы помочь делом или советом?
Что нужно? Разместить где-то печатание тиража (1000 экз.) с цветными, серыми репродукциями на мелованной бумаге или достать мелованной бумаги 100 кг. Или посоветовать что-либо по этому делу.
Все расходу берет на себя Художеств[енный] Музей ТаССР, официально можно было бы обратиться от него и к нему.
Вот какая у меня просьба, дорогой Павел! Простите, что надоедаю, но дело-то очень серьезное – выставка! <…>
Леша А.»
Дорогой Павел!
Очень благодарен за перевод. Только что приехал из деревни и поэтому не смог написать раньше.
Подошло ли что-нибудь из работ, присланных во второй раз?
Большое Вам спасибо за внимание и заботу от меня и Рэмы, а то туговато приходилось.
Отпуск у меня кончается, завтра на работу, и ох! как не хочется опять в кабак!
Но выхода иного пока нет. Ездили мы по деревням, писали.
Путного я пока ничего не сделал, надо продолжать начатые в деревне работы, может, что-либо и получится.
В мастерской пока держусь. Читали ли Вы 7 номер «Молодого коммуниста»? Там о казанских делах художественных и обо мне кое-что. Если не найдете журнал, то я смогу прислать.
По этому материалу должно быть вскоре бюро обкома ВЛКСМ. Посмотрим, что они решат.
В остальном пока все по-старому. Большой привет Вам, Люсе и Машеньке от Рэмы и меня…
Дорогой Павел!
Спасибо за поздравление от Вас и Люси. Как Вы там живы -здоровы в Москве? Казань живет по-прежнему. Та же рутина и косность. Отношение ко мне СХ и обкома стало резко непримиримо. Работы мои из фондов Худ[ожественного] музея запрещено выставлять; в печати и телевидении приказано фамилию ни положительно, ни отрицательно не упоминать; на семинарах идеологических работников моя фамилия фигурирует в свете формализма и т.д. и т.п.
Месяц назад проходил здесь выставком городов Поволжья. Я показывал около 20 работ и получил: фашиста, предателя Родины, фокусника, шарлатана, осквернителя юбилея, оскорбителя сов[етского] человека, призывы обратиться в известные органы по охране порядка и еще черт знает что. И все это в присутствии секретаря обкома и его свиты, СХ и других.
Недавно в «Сов[етской] Культуре» выступил этот секр[етарь] обкома со статьей и меня помянул недобрым словом. (Вырезку из газеты посылаю). В общем, положение постепенно делается все жестче. Правда, из мастерской пока не выгоняют, но боюсь, что это может произойти.
Говорят, что недавно или «Голос Америки», или другая какая-то станция поминала выставку моих работ в Вашем институте. Я сам этого не слышал, но мне многие говорили об этом. Я по-прежнему пишу с утра до вечера, а вечером – в кабак. Недавно выступал где-то секр[етарь] обкома по идеологии, заявил, что если бы я был художником, то занимал бы соответствующее место, а не работал бы в кабаке. И еще очень много всякой мерзости здесь полно.
Я чувствую себя хорошо, Рэма немножко гриппует. Плохо только, что нет или очень мало материала (красок, холста и т.д.), но это устроится понемногу. Настроение у меня, в общем-то, нормальное, понемногу занимаюсь с гирей и стараюсь не особенно реагировать на все неприятности, которых, в общем-то, достаточно.
В отношении работы, которую хотел взять Гросс: возьмите ее себе, и все тут! У Вас совесть чиста, а он сам виноват, что тянет все так долго. А другие работы, если пришлете – то хорошо, не успеете, то мы будем в июле числа 17-18 проездом в Таллин-Ленинград, и на обратном пути сможем их захватить с собой.
Если Петр Леонидович не забыл еще нас, то передайте ему поклон. На зональном выставкоме эти «художники» – члены выставкома, много желчи излили по адресу таких людей.
Ну, плевать на таких «художников». Главное – работа, а остальное ерунда! <…>
Крепко жмем ваши руки.
Рэма и Леша».
Комнату в приделе, которая гордо именовалась мастерской, в которой Леша работал, а главное - держал картины, пока оставили за ним. Не отобрали. А если и отобрали, то не сразу… Несколько месяцев выжидали. Потом "подселили" к Леше маляров-реставраторов, занятых бесконечной побелкой кремлёвской стены. Я заглянул однажды в Собор, к Леше, но застал в мастерской трех усталых женщин-маляров, жевавших сухие бутерброды. Спросил - где художник. Картины ещё стояли в стеллаже. Несколько насмешливых реплик в адрес "этой мазни" - заставили сжаться сердце…
Приведу ещё одну выдержку, касающуюся Леши из публикаций 1966 года.
КАК ВАМ, ПАРНИ, ДЫШИТСЯ?..
"Есть в Казани такой - Алексей Аникеенок. Молодой. Искусство для него - невообразимая радость. Кажется, отними краски - помрёт. Пишет вперехлест самого себя, сам себя обгоняет. Творческие издержки у него огромные, но в быстром его беге откладывается что-то очень хорошее. В основе его искусства есть хорошее - радость красок, цельные ритмы, динамика впечатлений. Но ещё больше хорошего в нем самом: движение. О его холстах можно спорить. Но вот о чем можно не спорить - о творческом накале этого художника.
Увлеченности - её перво-наперво недостаёт в коллективе художников Казани. Оговоримся: есть художники - они ещё мало сделали, но в них огонек. Боюсь, примеры будут случайны, и я не стану приводить примеры. Но это там, где увлеченность. Где творческое беспокойство. А нет увлеченности, нет беспокойства - вот и получается: довольство вчерашним уровнем. Мерить же в искусстве тем, как было сделано вчера, пусть даже хорошо было сделано, - это значит - не иметь завтра.
Уфа. После Казани - сразу переключение скоростей. Живая жизнь искусства…"
В. Ольшевский.
Спец.корр. "Советской культуры". Казань - Уфа
После этой статьи мне хотелось съездить в Уфу, походить по выставкам, познакомиться с музеями, а если повезет - и с кем-нибудь из художников… Слышал я и до этого, что в Уфе много хорошей живописи, что подтверждалось выставками, время от времени наезжавшими в Казань.
Но я снова уехал в Сибирь. "За туманом и за запахом тайги". А когда вернулся – через некоторое время подарил мне Лёша журнал "Смена" с автографом: "Моему дорогому другу-поэту, коллеге по двору и времени Коле Беляеву на память, Лёша Аникеенок. 13 августа 1967 г. Казань."
Это был первый журнал с цветными, вполне сносными репродукциями целого ряда Лёшиных работ. А главное - там была напечатана статья известного художника, академика Георгия Нисского и искусствоведа Григория Анисимова.
Небольшая выставка картин и этюдов молодого художника Алексея Аникеенка, показанная на стендах журнала "Смена", познакомила нас с человеком, несомненно одарённым. Молодым мы называем его не по возрасту, а по художническому опыту.
Мы знаем, что он родился в Ленинграде, воспитывался в детдоме, участвовал в войне, ранен, потом работал в колхозе. С 1952 по 1957 год А.Аникеенок учился в художественном училище в Казани. В эти годы он получил серьёзную профессиональную подготовку у профессора живописи Виктора Степановича Подгурского. А.Аникеенок - участник многих республиканских выставок в Татарии.
Живописные решения Алексея Аникеенка часто диктуются желанием максимально использовать эмоциональную силу цвета. Это желание в той или иной мере есть у каждого художника, но излюбленный цвет Алексея - лимонно-желтый. Он так настойчиво употребляет его, что один из нас посоветовал художнику на полгода отказаться от этого цвета, исключить его из палитры. Алексей преимущественно работает в жанре пейзажа, стремясь к обобщенно-символическому его пониманию. Охотней всего он рисует Заволжье с его красными закатами и желтыми отмелями, с его зелеными заводями и светлыми днями, рыбачьими лодками и тихими осенними вечерами. Художник откровенно любуется красками природы, и, может быть поэтому красноватые отблески вечерних зарниц и желтые песчаные откосы Заволжья так естественно живут на его холстах.
Ясность изобразительного языка и солнечная тональность таких картин Алексея, как "Чувашская деревня", "Сад.Заволжье", "Казань. Пригород", "Моркваши", складываются из гармонической упорядоченности цвета, композиции, пластической формы. В других картинах Алексея меньше уверенности в рисунке, привычнее композиция, необязательнее цвет. Он не всегда может отделаться от изобразительного многословия, от одинаковости цвета, но все эти недостатки стучатся в двери мастерских куда более опытных, чем он, художников. Главное - у него есть чувство пути, ощущение новизны, желание по-своему сказать об окружающем мире.
Если говорить о школе, то Аникеенок любит манеру насыщенного, плотного письма. Мы хотели бы только посоветовать ему не останавливаться на традициях, даже и хороших, а постепенно выковывать свою "золотую розу", искать свой "момент истины". Каждого молодого художника подстерегает одна и та же опасность - от освоения традиции можно легко сбиться на извилистую дорожку подражания самому себе. Такая дорога всегда уводит от настоящего к ложной значительности. Художники, которые намного старше Алексея по опыту, такие как Павел Никонов, братья Смолины, Илларион Голицын, Евгений Расторгуев, Виктор Иванов, счастливо избегли опасной стези в то время как многие их сверстники зашагали по ней, сами того не замечая.
Здесь хотелось бы сказать несколько слов и о том, что молодому художнику как хлеб и воздух необходимы среда, отклик, разговор у новых картин. Даже сопротивление и критический огонь помогают порой в работе. Нам кажется, что отделение Союза художников в Казани - об этом уже писалось и в "Комсомольской правде" и в "Советской культуре", заняло по отношению к А.Аникеенку позицию несправедливую. В конце концов, если у него хватит упорства, воли и таланта, Алексей одержит победу своим искусством, но зачем же тормозить его движение? Уж коли он вступил в игру, то нужно помочь ему набирать очки, а не держать на скамье для запасных игроков. В прошлые годы, да ещё нередко и сейчас, у нас создаётся положение, когда манера работы одного или группы художников как бы исключает все другие приёмы работы. А сила нашего искусства как раз в том и состоит, что оно создаётся художниками самого разного понимания конструктивных и пластических задач.
Алексей Аникеенок заслужил право стать и членом Союза художников, и полноценным участником художественной жизни Казани. Мы надеемся, что в его судьбе всё образуется к лучшему и желаем ему много сил и упорства на дорогах творчества. Жить жизнью художника - это значит всегда искать, напряженно работать, идти вперед, ощущать новое. Такой жизни мы от всей души желаем тебе, Алексей!
Георгий Нисский, народный художник РСФСР, действительный член Академии художеств СССР.
Григорий Анисимов, искусствовед.
Естественно, молодёжная газета наша не растерялась в своё время, снова дала полосу. Делая анонс "Смене", которая выйдет только в сентябре, "Комсомолец Татарии" (17.07.1966) напечатал ещё и отзыв ответсекретаря журнала "Искусство":
Алексей Аникеенок - безусловно, талантливый, оригинальный живописец. Его искусство несет людям искреннюю радость. Я ощущал это сам, я чувствовал это по реакции зрителей выставки работ художника в "Смене".
В его декоративности многое от народного восприятия природы, мира сказок. Его самобытность - это одна из граней реалистического искусства, исключительно богатого в выражении мировосприятия нашего современника.
Я видел только станковые его вещи, но глубоко убежден, что его талант может быть с успехом использован в работах монументально-декоративного характера.
Даже эта небольшая выставка свидетельствует о том, что творчество художника в развитии, в поисках.
Трудолюбие, которое есть у художника, и благоприятные условия (а это немаловажный момент в творческой деятельности) позволят ещё ярче раскрыться этому дарованию.
Э.Н.Дарский.
Ответственный секретарь журнала "Искусство"
Полосу "Комсомольца Татарии" украшали три репродукции с картин Лёши - это были "Пастухи", "Клоун" и "Геологи". Все три были опубликованы впервые. (В "Смене" репродуцировались в основном другие работы, хотя - нет! - "Пастухи" - впервые - на обложке - в цвете, но очень неудачно…).
В черно-белом варианте репродукции давали, конечно, самое приблизительное впечатление о его огненной живописи, но всё-таки и это казалось нам тогда победой! "Мы" - это Надя Сальтина и Коля Харитонов, Роберт Копосов и Юра Казаков, Юлия Колчанова, Диас Валеев и Володя Болдаевский - опубликовали лучшие вещи нашего художника!
А ещё раньше - была статья казанского журналиста Жана Миндубаева в "Комсомольской правде". Целый подвал. Хорошая статья. Интересная. Может, лучшая в его журналистской биографии.
Впервые я встретился с Алексеем Аникеенком осенью прошлго года. В те дни у него было хорошее настроение. Он только что вернулся из Москвы. Там, в Институте физичеких проблем, была организована его персональная выставка. Художника благодарили за радость, принесённую в институт, за знакомство с солнечным, словно вымытым дождём Поволжьем.
Выставиться Алексею помог случай. Летом минувшего года в Казань на совещание физиков приехал П. Л. Капица – страстный любитель живописи. Познакомившись с работами Аникеенка, академик пригласил его в гости к московским учёным. Так физики «открыли» лирика.
Впрочем, это открытие могло состояться гораздо раньше. Четырнадцать лет назад Алексей поступил в Казанское художественное училище. Об этом не раз мечталось в детдоме, а позднее – на суровых дорогах войны, по которым два тяжких года шёл солдат Аникеенок… Изрядно помотала его жизнь. Работал конюхом, шофёром, кочегаром, но добился своего – стал студентом, начал учиться живописи.
Однако, не повезло. На третьем курсе исключили за профессиональную непригодность: «не сошёлся характером» с преподавателем. Наставник считал детальную вернось натуре главным признаком истинного таланта. Алексей же усматривал в этом лишь способность с беспристрастностью объекива наносить на холст окружающий мир. За курсовые работы студент Аникеенок получил двойки. Спустя пять лет эти картины были отобраны на выставку художников Поволжья.
Приходилось туго. Днём пропадал на этюдах, в библиотеках, в картинной галерее. Вечером, забрав саксофон, шёл в оркестр кинотеатра зарабатыать на жизнь. Мастерская – под открытым небом. Всё это портило настроение, но не могло заслонить главного.
А главным было – самому себе ответить на вопрос: зачем стоишь у мольберта? Чтобы повторить то, что сказали до тебя, написать и выставить ещё десяток «правильных» полотен? Или чтобы мучительно попытаться показать человеку то, чего он не увидел до тебя? Жить «единого слова ради»? Да! Не в создании на холсте иллюзий живого мира, а в осмыслении и объяснении его видел Алексей главный принцип художника.
У него, как у любого живописца, был свой, любимый мир, в котором он чувствовал себя легко и свободно. Это крестьянская деревня, затерянная в лесах, неглубокие просёлки, ведущие человека в жизнь; тронутые осенней позолотой широкие поля Заволжья… Здесь жили хлеборобы, лесники, пастухи - люди, которых Алексей хорошо знал и среди которых у него было много друзей. «Марийский дворик», «Осенняя песня», «Половодье» - эти работы привлекли внимание. Критики отмечапли, что автор – «художник больших творческих возможностей!. Всё шло хорошо. Правда, и тогда один из них советовал Союзу художников Татарии «обратить внимание на затянувшееся ненастье, помочь автору увидеть солнце».
Аникеенок и сам искал его, солнце. Как же заставить цвет – язык живописи звучать в полную силу? А если попробовать пмсать веши без теней? Алексей искал, экспериментировал. Всегда ли нужно располагать видимое в привычной для глаза плоскости? Применима ли в живописи деформация перспективы? С волнением Алексей несёт в местное отделение Союза художников первые работы. «Хохлома» - почти вертикальная плоскость стола расцвела сочными красками исконно русского ремесла. «Дымковская игрушка» - фейерерк цвета, увиденный глазами ребёнка. «Городской пейзаж» - залитая солнцем улица, уходящая вверх, светло-зелёные деревья, ощущение чистоты и простора. И ни одной тени, только цвет – обнажённый, удивляющий, радостный.
Художник идёт к коллегам за помощью, хочет услышать спор, суждения опытных мастеров, руководителей творческой организации. Но необычная манера исполнения поиск оригинальных приёмов изображения пугает тех, кому и "по штату", и по внутреннему долгу следовало бы доброжелательно направлять и поддерживать самобытность и индивидуальность молодёжи - председателя правления Татарского отделения Союза Художников РСФСР Х. Якупова, членов правления.
"Пиши как все", - советовали ему. Он не согласился, и тогда раздалось безапеллционное: "Мазня". Творческие командировки, мастерская? Извините, батенька. Алексея громогласно объявляют "буржуазным формалистом". А вскоре Аникеенок слышит презрительное "самоучка".
Аникеенок вовсе не хочет, чтобы его безоговорочно признали, он просит одного: дать ему возможность услышать беспристрастное суждение о десяти годах своей работы. Он просил организовать персональную выставку, Такие выставки были у многих молодых живописцев республики. Отказали. Отказали в неотъемлемом праве художника выслушать о своём труде мнение зрителя. В маленькой 11-метровой комнате пылятся сотни картин. Их не видят ни в Союзе художников, ни в Министерстве культуры республики. Его не принимают в Союз художников. не смотря на то, что с 1957 года его работы регулярно появляются на выставках художников Татарской АССР. Фамилия Аникеенок становится в городе чуть ли не нарицательной. В художественном училище ею «запугивают» студентов.
Тем временем появляются определённого типа поклонники. Они пытаются поднять ажиотаж вокруг имени молодого художника. Им не до тех принципов, которые Алексей пытается утвеждать своим творчеством: одних интригует «то, что по вечерам Аникеенок играет в ресторанном оркестре», другим по душе – нездоровый шум вокруг его имени. Нужны были большая творческая честность и требовательность, чтбы не потерять верные критерии. Алксей смог сделать это. Но тем большая потребность мучает его – потребность выйти, пусть и к суровому, но объективному зрителю.
Художнику пытались помочь работники городского комитета комсомола: показывали его картины на вечерах в молодёжном кафе, приглашали на диспуты. Но встречи эти были коротки и кончались, как правило, выговором тем, кто посмел представить молодёжи «формалиста».
Говорят, чтобы работать, художник должен иметь условия. Но, видимо, истинный художник должен работать в любых условиях, при любых обстоятельствах. Это называется – внутренняя потребность, смысл существования.
Недавно мне довелось услышать такие слова: «Спасибо не только за творческую смелость, но и за творческую честность. Впрочем, это, кажется, одно и то же…» Они были сказаны о художнике Алексее Аникеенке в журнале «Смена» в Москве, где была организована его выставка. Там художнику довелось услышать много других, менее приятных слов, и я украдкой смотрел на Алексея – как он встречает всё это…
Он был счастлив.
Жан Миндубаев. Казань
Предыдущая часть Следующая часть