…Дело в том, что я крайне противоположен, так сказать, современному мнению. Я считаю, что как только он начал треугольные ёлочки рисовать, так художник Аникеенок - кончился.
Вот последняя выставка была - это всё может быть и интересно, но это - мелкая философия какая-то, однобокая… Ну, я не знаю, как это сказать, но Лёша - мелковат…
Н.Б. - На выставке было около сотни из тысячи его работ..
К.К. - Они всё равно не дают представления - я ведь знал его работы и до отъезда в Псков, как-то мы заходили к нему с искусствоведом Новицким, домой заходили… А как только он начал… Я помню его приезд - после творческой дачи. Ну, человек начал искать новых путей в искусстве. В те глухие пятидесятые годы, даже в начале шестидесятых. Уехал он туда профешинским, так сказать, товарищем, с великолепными городскими пейзажами, причём эти Бирюли всякие - это, может, и интересно, но не найдено ещё было, хотя очень любопытно было смотреть на эти треугольные домики для зверей - вольеры…
А с творческой дачи приехали: бугор зелёный, на нём - чёрные, треугольные такие ёлочки… Натурально. Автопортрет в осколке зеркала…
На этом отчёте я присутствовал. В Салоне-магазине. Ему был задан вопрос: "Кого вы, так сказать, себе в лидеры избрали?". И он очень сумбурно… Теоретически он слабо подкован. Он вообще, мне кажется, очень слаб был в теории - чистые эмоции, голые эмоции… Только чистые эмоции и очень слабая, будем говорить, теоретическая и профессиональная подготовка. Очень слабая. Даже будем так говорить: ограниченного интеллекта человек… Узкого диапазона интеллекта, вот так вернее будем говорить. Ну, вот, ему был задан вопрос: "Кого из лидеров вы себе избрали? Из художников мирового масштаба?". Он стал мямлить: "Мане, Сислей и так далее…" Почему-то Мане и Сислей, хотя работы у него были вовсе не сислеевские и не манеевские… Он как-то сразу, резко бросился в примитивизм… Ну, в общем - ответить не смог. И вот этот сумбур - он так, до самой смерти… Он, конечно, выработал свою манеру какую-то, потом выработал, но всё, что мы знали, всё, что видели, всё это так…
Вёл этот отчёт Николай Алексеевич Смирнов. Он и задавал ему этот вопрос, кстати. Он, я считаю, один из великих преподавателей был. Якупов у него учился, до войны ещё. До сих пор шапку перед ним снимает. Смирнов сам - приверженец импрессионизма. Он вырос в борьбе за реализм тридцатых годов. Был ассистентом Кардовского, работал с Шухминым, репатриантом из Франции в те годы… Бродский там… А учился он у Сергея Герасимова.
Н.Б. - Вернёмся к Лёше.
К.К. - Вернёмся к нашим баранам… Дальше всё пошло втёмную, вглухую, так сказать. Всё это не принималось, и, естественно, в те годы это было противозаконно, даже, я бы сказал - антинравственно…
Вот ведь как! Антинравственно! Даже - противозаконно! Сказано с полным убеждением, без тени сомнения… Да и насчет "узкого диапазона интеллекта" - не слишком ли храбро? Ведь это - каким амперметром мерить… Конечно, все мы - не Ломоносовы, все - дураки и бараны, но зачем же так-то - свысока?
С Кимом Камалетдиновым я познакомился нечаянно. Он зашёл в портретную мастерскую, (где в то время на мольбертах стояли "запущенные в производство" парадные портреты Горбачёва), когда я брал интервью у Володи Попова. Ким сам включился в разговор. Сам предложил сходить, навестить Николая Алексеевича Смирнова. Тем более, что старик жил недалеко от Дома художников, на Подлужной. Мы договорились. И через пару дней пришли, познакомились, выпили по стакану-другому принесенного пива и я с согласия хозяина включил магнитофон. Предупреждаю: запись получилась странная, неожиданная. Рассказ путанный. Напрасно я, наверное, пытался взять быка за рога, действовал прямо, не скрывая своей цели.
Уже выйдя из квартиры и ожидая возвращения отлучившегося на время провожатого, я присел на лавочку и решил проверить - записался ли наш разговор. Бывший преподаватель вдруг показался в дверях, посмотрел на меня и хитро улыбнулся: "Я ведь мало что вам сказал, наверное. Ничего вы из этого не выжмете, не сделаете. Напрасно…". Что ж, может быть и так. Может - и не получится ничего путного. Но прослушав запись дома, подумав, решил всё-таки, что она получилась не совсем пустой или бредовой. Кое-что старик успел сказать. И я оставляю эту речь нетронутой. Так, как она получилась. Тем более, что старый художник, бывший ученик Кардовского, ходивший летом в валенках, через месяц ушёл из дома и пропал, исчез. Навсегда. Бесследно… Пусть его последние слова, записанные мной, будут последним его выступлением перед своими учениками. Мне остаётся только искренне пожалеть, что наша встреча не повторилась, что я не записал его размышлений и настоящих воспоминаний. Ведь ему наверняка было что вспомнить… Но нет уверенности, что он захотел бы это сделать. Уж очень кручёный, мудрёный был старик - вертел и так, и этак, неизвестно для чего. Жил в какой-то развалюхе, даже приличных условий ему, учителю, Союз художников, столько лет возглавляемый его учеником, не создал. Зачем? Сойдёт и так…
Н.Б. - Меня интересует то время - шестидесятые годы. Вы, Николай Алексеевич, преподавали в училище, вы, наверное, помните многих ребят, помните, наверное, и Лёшу Аникеенка. Вы были год назад на его выставке?
Н.С. - Откровенно говоря - не помню…
Н.Б. - Ну, бог с ней, с выставкой. Меня интересуют те годы - шестидесятые. Что, собственно, тогда происходило?
Н.С. - Откровенно говоря - люди прятались. Причем большинство откровенно это делали… Но не под видом маскировки, что это я прячусь, а что это своя эрудиция самая высокая и самая честная. Вот… Если непосредственно моё мнение знать, то я сказал бы: многое в Татарии потеряно; то, что могло бы быть раскрыто, открыто и оценено - срятано… Почему? Каждый прячется сам. Не хочет рисковать. Причем не скажет: "Я не рискую", или "Я не боюсь, черт с ним!" - нет… А на самом деле всё-таки так. Всё-таки прячется…
Н.Б. - После двадцатого съезда люди стали, вроде бы, оживать, думать, смелей работать и в живописи, и где угодно, но почему волна задохнулась?
Н.С. - Вот смелее - это я не совсем сказал бы, что смелее стали работать. В чем она, эта смелость выражается?
Н.Б. - Для меня эта смелость выражалась во многом из того, что делал в те годы Аникеенок.
Н.С. - Это рискованно, очень рискованно…
Н.Б. - Рискованно. Тем не менее я это заявление делаю.
Н.С. - Аникеенок, он, знаете, всё-таки отдельно смотрится, отдельно… И если он на спор, фигурально выражаясь, пойдёт, он опять будет лично от себя… Группой он не будет.
Н.Б. - Художник - всегда единица, тут ничего не поделаешь…
Н.С. - Ну, не совсем так…
Н.Б. - Вот я хочу, чтобы вы вспомнили случай - когда он вернулся с академической дачи и состоялось обсуждение его работ в Салоне-магазине. Вы, по-моему, вели это обсуждение…
Н.С. - Не помню… Не помню… То есть участвовать я мог…
Н.Б. - Но вы не помните самого события? Мне интересно - кто там выступал, как…
Н.С. - Не помню… Но я отлично помню обстановку, общую ситуацию. Большинство ждало всегда какого-нибудь конфликта. Не конфликта ради конфликта, ради анекдота какого-нибудь, чтобы свести счеты… Нет. А просто ждали какого-нибудь шума, чтобы, воспользовавшись этим, спрятать свои недостатки или наоборот высветлить их, придать им большую цену… Вообще всё дело было спрятанное. Я не помню, чтобы открыто, честно выступали. Не помню даже отдельных единиц. Хотя люди были честные. Ну, не подготовленные люди были… Он, знаете, идёт, и он даже не знает - как он окончательно будет вести себя, не знает своей позиции… Будет ли он "за" или "против"…
Н.Б. - Если не видел ещё работ - как он может идти с твердой позицией? Увидит - тогда и позиция выработается…
Н.С. - Ну, я не совсем с этим согласен, потому что можно и не видеть ваши работы, но предварительно с вами побеседовать и уже нащупать…
К.К. - Николай Алексеевич, я напомню. Он с творческой дачи привез формальные картинки - елочки треугольные и автопортрет в осколке зеркала. И тут начался шум, обсуждение вылилось в громадный скандал, в ругань поголовную всех, кто выступал. И вы выступили. Потому что вас это тоже удивило. И ему был задан вопрос: "А кого вы избрали себе в кумиры?" И он начал путаться между Сислеем и Ренуаром. Он первое имя назвал - Сислей…
Н.С. - Ну, с Сислеем надо осторожней, он не близкий нам…
К.К. - Тогда вы привели ему высказывание Мане - что начинающий художник должен полностью освоить опыт старших поколений, а уж после этого ему дозволено нарисовать редиску… Вас удивило, что как ножом обрезало! - два разных художника: уехал один, приехал - совершенно другой! Конечно, может он и раньше в этом плане думал…
Н.С. - Он что из себя представляет, чтобы вот так, вынув его из среды - и непосредственно о нем говорить?
Н.Б. - Меня интересует время - шестидесятые годы. Именно через Лёшу я хочу показать - как это время преломлялось в сознаниии, и через его судьбу, потому что его судьба - показательна…
Н.С. - Это очень опасно… Не опасно, но спорно, в том смысле, что при всей искренности можно уйти куда-нибудь в сторону…
Н.Б. - Так ведь нет художника, который не ушёл бы в сторону, давайте начнем с этого. Как только художник ушел в сторону, он и начинается, как художник!
Н.С. - Э, нет, это вы лукавить начинаете!
Н.Б. - Ну что ж, я лукавый человек, что делать… Но я хочу сказать, что через его судьбу сказалось время. Что вы помните о том обсуждении в Союзе?
Н.С. - Если говорить, не пропуская через интеллект, а только от души, я бы сказал так: многое потеряно, многое потеряно, и теряли, не зная, что в поисках… Вот дело-то в чем. Это ведь, знаете, ищут какого-нибудь клада… А он - рядом, только его не видно… Вот такая история… Я колдую, когда говорю, так вы сами фильтруйте уже… А то можете не понять…
Н.Б. - Ничего, отфильтруется, говорите…
Н.С. - Да… Вот тут… Озорник, конечно, этот… Он и бузотер… Но - довольно осторожный бузотер. Он много, мне кажется, работал около музеев наших… Но дело-то, знаете, в том, что он… Вы знаете, я давно уже сделал вывод, конечно, не окончательный… Вывод сделал такой: очень осторожно ведут себя люди, чтобы, якобы, не сделать ошибку или не обидеть кого-нибудь, быть точным, но внешне - осторожным… А практически это уходят от жизни, уходят от правды, во имя чего - неизвестно… Вот сейчас эта судьба этого Аникиёнка. Ну, замотали парня вообще - а он и сам не знает - что же ему надо…
Н.Б. - Как не знает? Художник не знает - пока вещь не написана. Когда написана - уже знает: получилось - не получилось…
Н.С. - Да нет, настоящий художник - если она не написана - знает… Он не знает - как получится, но он знает - чего будет добиваться, чего он хочет… И он - настоящий… И он не очень будет смотреть по-сторонам, более того - он даже будет гордиться тем, что он не смотрит по сторонам… А он - одинокий…
Н.Б. - Вот об одиночестве - расшифруйте немного - что есть одиночество художника? Он ведь действительно одинокий, очень…
Н.С. - Что есть одиночество?.. Быть самим собой."
Впрочем, с Николаем Алексеевичем мы, наверное, ещё не совсем простились. Чтобы не разрывать впечатления, приведу всё-таки вырезку из моей коллекции.
…В Союзе художников состоялось партийное собрание, обсуждавшее вопрос о творческой деятельности коммунистов и состоянии изобразительного искусства Татарии.
Докладчик председатель правления союза т.Якупов и выступавшие в прениях горячо поддержали Никиту Сергеевича Хрущева, который подверг острой критике произведения формалистов и абстракционистов.
Формалисты и абстракционисты, при всей их внешней разнице, духовно самые близкие родственники, так как и те и другие отрицают идейность в искусстве. Народ всегда отвергает всё чуждое, уродливое, оторванное от жизненной правды и красоты…"
…Художники Татарии образуют сплоченный коллектив, прочно стоящий на принципиальных реалистических позициях…" (И т.д. и т.п., в том же духе…) "На собрании раздавалась критика в адрес Казанской телестудии, которая занимается пропагандой изобразительного искусства в полном отрыве от Союза художников. Например, вместо того, чтобы поддержать союз и помочь художнику А.Аникиенке (так!-Н.Б.) отказаться от ошибочных идейно-творческих позиций, телестудия предоставила ему трибуну для пропаганды своих порочных взглядов на искусство.
Дальше – классическая концовка:
Отвечая на новое проявление заботы партии о советском искусстве, художники-коммунисты приняли решение всемерно активизировать творческую деятельность коллектива… создавать новые произведения, руководствуясь ленинскими принципами партийности и народности.
Н.Смирнов.
Элементарный показ картины именуется "пропагандой порочных взглядов на искусство"…
"Все прятались…". Фраза нешуточная. Заинтриговала она меня. Открыл я книжечку "Художники Татарской АССР", поинтересовался: хорошо ли он спрятался, в чём… Ведь Ким очень хвалил своего учителя. Прочёл:
Окончил КХУ в 1929 г., учился в Ленинграде в Институте живописи, скульптуры и архитектуры (до 1937г., не окончил). Участник Великой Отечественной войны, награжден орденом Красная Звезда, медалями "За взятие Кенигсберга", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", "50 лет Вооруженных сил СССР". В 1945-1948 преподавал в КХУ. Автор исторических композиций "Ссылка В.И.Ульянова-Ленина в Кокушкино" (1949); пейзажей и жанровых картин: "Сабантуй", "На отдыхе" (1947) и др. Участник выставок художников ТАССР в Казани 40-50-х гг.".
Вот и всё.
Как мне хотелось увидеть - над чем он работает… Стоял в его кухонке (а может - в комнатке?) мольберт, но картина чем-то занавешена, закрыта, не увидишь…
Что там случилось - в Ленинграде, в 1937-м? Почему Академию не кончил? Что произошло? Уже не расскажет этот человек, и некого больше расспросить. Когда, где он сломался - фронтовик, "Красную звезду" имел, а её не каждому давали. Да и Кёнигсберг - крепким орешком был, сколько там народу полегло при штурме… Или после войны как раз - проще ломали? Это на фронте всё ясно - где наши, где фашисты, а в мирной-то жизни как раз и подстерегала беда? Не знаю. Не мне вас судить, Николай Алексеевич… Да и не собираюсь я никого судить. Понять хочу. И - не могу.
Как не могу понять и главного противника Лёши - Хариса Якупова, Председателя Правления СХ Татарии, и прочая, и прочая… Титулов у него - вагон и маленькая тележка. Член-корреспондент Академии, почти академик живописи. Но куда деваться - его статьи не перепишешь… Они были, публиковались под его именем и титулом. Я не хочу воспроизводить одну из таких статей целиком - но один абзац - вынужден.
Нельзя забывать, что сегодня мы встречаем иных "псевдоноваторов", работающих под образцы нового западного "искусства". Правда, их у нас капля в море. О них можно было бы и не упоминать, но они сами стараются задать тон. И более чем странно, когда наша Казанская телестудия предоставляет арену для пропаганды формалистических "творений" самоучки А.Аникиенка. Даже находятся люди, которые, используя трибуну телевидения, выступают в защиту формалистических изломов в искусстве. Я имею в виду выступление В.Аксенова, того самого писателя, о котором так критически говорилось на встрече деятелей искусства и литературы с руководителями партии и правительства…
Х.ЯкуповПредседатель правления
Татарского отделения Союза художников РСФСР
Вот так! Гражданский долг - добить, "подтолкнуть падающего". Какая уж там - "милость к падшим". Чисто ханский окрик: "Кто это тут пытается задать тон, если я здесь Хозяин?" - и "творения" берутся в кавычки, и ядовитое "самоучка" поражает самодовольством и высокомерием… А об Аксенове - подлянка полная…
И - демагогия, демагогия, и враньё, выдаваемое за правду… "Вопросы творчества сейчас - это вопросы чести и совести советского художника…". Какая уж там честь, тем более - совесть… Ни ума, ни чести, ни совести у этих людей и их партии не было. Были только слова, прикрываясь которыми, они обделывали свои делишки. И искусство их - то, многохвальное - кануло в музейные запасники, где с ним ещё мучаются хранители - попробуйте свернуть в рулон огромное полотно, где студенческая, ленинская сходка изображена… Заставили в свое время купить, навязали университету, теперь там хранители маются, не знают куда девать. Художник старался - огромную раму заказывал, огромный подрамник, огромный холст добывал и натягивал. Тогда за квадратный дециметр платили. И не только за это… Но - бог нам всем судья… Противно обо всех этих свинцовых мерзостях вспоминать. Кто тогда не пробовал о Ленине высказываться? Все этой легенде верили. Я, если вспомнить, тоже согрешил разок-другой… Да и Лёша пробовал… Но - как и для чего - вопрос другой… Однако, я разогнался.
Есть и у Якупова неплохие вещи. Ведь всё-таки он - художник… Такой же, как и все. Не одним же официозом жил. Что-то и для души писал… И кое-что ему удавалось. Ммогу понять человеческую обиду - приходит какой-то ершистый, колючий, незнакомый парень, обзывает тебя, Председателя союза - в глаза - халтурщиком, конъюнктурщиком, а то и покрепче… Кто не обидится?
Сама Судьба развела их на крайние буквы алфавита - А и Я… Быть одновременно первым и последним (державинское "Я царь, я раб, я червь, я Бог!") - большой души, большой культуры требует. А тут - одно самоутверждение. Рвётся из человека его неукротимое Я, всех одолело-победило, один только упорный попался, сам и фронта отведал, и штрафбат прошёл, и из госпиталей прифронтовых живым выбрался. Такого голыми руками не возьмёшь. Он из несгибаемых, с ним - всерьёз бороться приходится. И в ход идут любые приёмы - до самых запрещенных…
Правда, рассказали мне о Харисе Абдрахмановиче Якупове байку. Без магнитофона, так просто, на бегу рассказали. В круговерти выставки Лешиной первой, казанской - даже не запомнил - кто…
Вроде - встретились они с Лёшей через много лет уже в псковско-новгородских краях где-то. Долго смотрели друг на друга, потом вдруг шагнули навстречу и обнялись по-братски…
- Сколько ты мне крови испортил! - выдохнул Председатель.
- А ты мне?.. - вздохнул Лёша.
И чуть ли не заплакали оба.
И, вроде, всё простили друг другу.
Если это не сказка, не выдумка - я снимаю шапку и низко кланяюсь каждому из них за этот по-человечески великий поступок. Если они действительно всё простили друг другу - всю ругань, все обиды, оскорбления, все вспышки злобы и гнева.
Очень хотел бы уверовать в эту притчу.
Но я должен написать эту книгу, как историки пишут хроники о войнах, хотя страны давно помирились, раны залечены, храмы и мечети восстановлены…
Из песни слова не выкинешь. Что было, то было…
"Сейчас трудно представить себе, почему те или иные люди выступали с докладами, заявлениями, статьями, которые теперь страшно и удивительно читать. Но тщетно они аппелируют к тому, что "время было такое": им, естественно, отвечают, что другие вот не писали, не говорили…
И всё же пока мы всего не вспомним, мы не сможем знать подлинные пружины и подлинные страхи тех далёких лет, а заодно - и многое из того, что осталось живым и сегодня.
В нашей области - истории пластических искусств и художественной жизни /именно в те годы художественная жизнь получила решающий перевес над искусством/ - память только-только начинает пробуждаться. В Союзе художников воспоминания как-то не жалуют; академическое здание изобразительных искусств - пока самое прочное, может быть потому, что оно покоится на фундаменте нетронутых воспоминаний. Но что делать - и те годы принадлежат истории искусства. Она ещё не написана, и неизвестно, когда будет написана…".
Это, к сожалению, не мной сказано. Это выдержка из статьи Анатолия Кантора(1923-2019), известного московского искусствоведа. Статья называлась "Как (не) создавался Союз советских художников". А опубликована она была в журнале "Декоративное искусство СССР" (№9 за 1988 год). Достаньте журнал, прочитайте - узнаете много нового для себя и интересного… А я - возвращаюсь к своему исследованию.
Предыдущая часть Следующая часть