РАСПАХНУЛ Я ОКНО… Бенефис переводчика

ИЗ МУСЫ ДЖАЛИЛЯ

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Улочкой узкой, где свет голубой, Где мелет снега январь, Три автоматчика — чёрный конвой — Уводят, толкая перед собой Джигита в ночную даль… Огни. Переулки. Бюргеров сны. Последний буран хулиганит. Прощайте, ручьи небывалой весны! Она ещё грянет, грянет! По улочке, вдаль, за фонарь голубой, В поле, к оврагу — прочь! Три автоматчика, чёрный конвой, Уводят, толкая перед собой, Уводят джигита в ночь.

ИЗ ХАДИ ТАКТАША

В ТЁМНЫЕ НОЧИ

Течёт холодной мысли яд По жилам высохшим, бескровным. В душе — пустынной и огромной — Лишь ветры чёрные свистят. Пронзили сердце мне мечом, Стрелой — добили, погасили. О, злые джинны! — я ушёл, Я умер — дальше вы бессильны! Пусть вам вольготней — без меня… Но надо всё же попрощаться. Кружись, развратная земля! Пусть змеи на тебе гнездятся! Я улетаю! Звёздный блеск… Как чисто — ни следов, ни пятен… Но низвергаю я с небес На вашу жизнь поток проклятий! Обманчив сытый ваш покой! Я никогда не успокоюсь — И всюду вас настигнет мой Ночной, негромкий, страшный голос!

ИЗ ХАСАНА ТУФАНА

* * *

Жизнь учила не паниковать, учила не плакать — зубы сжимать. Я разорвал на бинты рубашку — надо сердце перевязать. Пока от слепой жестокости войн мир отдыхает мой, я раны бинтую в степи под луной, смиряя грудную боль. «Вернись!» — торопливые письма взывали. Но как дороги мои петляли! Вернулся. — Вот серёжки её, а вот — могила её… — сказали. Да, жизнь научила меня понимать многое. Слёзы — не нам проливать. У кого из вас руки нежнее дыханья? — надо сердце перевязать…

ИЗ СИБГАТА ХАКИМА

* * *

На фронте, чтоб на вражескую мину не наступил случайно наш солдат, сапёры, прутик остругав наполовину, втыкали рядом… Всё же — виноват! — не разглядел и наступил на мину. И замер, чуя смертный холодок. И — трое, трое нас на всю равнину — Смерть, я и тонкий ивовый пруток. Всё замерло. И прутик неподвижен. И я стою. И даже Смерть — бледна. Ни звука. Кто сорвётся, кто не выдержит? Кто шевельнётся, вскрикнет — я, она? Не шелохнёмся… Я изнемогаю. Стоим и ждём. Как ноги затекли! И как мне быть, куда шагнуть — не знаю. И нет сапёров. Да и что б они смогли? А вечность длится… И в глухую осень Ракета вспыхивает, в небо взяв разбег. Кому–то важно: там ли, в той ли позе Стоит на минном поле человек. Кому–то важно: явь я или сон, Реальность или привидение ночное. Комок огня упал, почти задев носок И рядом с прутиком погас… И снова — трое, Стоим… Стоим, пока не грянул час, Под звёздами, среди воды, огня, На грани жизни и небытия… Во всей вселенной только трое нас: Смерть, этот прутик ивовый и я…

* * *

Распахнул я окно и легонечко свистнул, чтобы сено подсохло, которое я накосил, чтобы грусть над покосом, от марева сизым, ветерок в твою сторону относил. Распахнул я окно и легонечко свистнул, чтобы ветер взлетел и помчался по нашей тропе, чтобы ты, услыхав, как на иве волнуются листья, обо мне загрустила, как я в этот час о тебе.

ИЗ НУРИ АРСЛАНОВА

* * *

Палка, говорят, о двух концах. Думаю, и жизнь о двух концах. На одном — явление на свет, На другом — исчезновенье, смерть. Помогая встать: — Малец, держись! — Палку нам протягивает жизнь. А потом — другим концом как хватит! — Ладно, пожил, говорит, и хватит…

ИЗ АХСАНА БАЯНОВА

РИСУНОК ПЕЧАЛИ

Миг листопада, осеннего солнца перенести на бумагу хотелось. Ивы, что гнутся, а всё же не ломятся, увековечить в рисунке хотелось. Тучи, над пашней, дождём налитые, запечатлеть мы когда–то пытались, Наши ночные костры золотые с жаром на наших набросках метались. Тучи рисуя, и листья, и пламя, думали — разнообразие это… Жизнь показала — лежат перед нами только рисунки бесплотного ветра. Воспоминаний не счесть — одолели. Жизнь лишь одна, да и та не в начале… Листья — истлели, костры — догорели, тучи — пролились и вдаль улетели. Нарисовать мы лишь ветер успели. А может — рисунок печали.

ИЗ САЖИДЫ СУЛЕЙМАНОВОЙ

* * *

Реки, озёра глядят в небеса, Солнце, свой путь совершая, пылает. Ливень хлестнёт, приласкает весна — Всё в человеке свой след оставляет. Рубим леса, по дорогам спешим, Город возводим — строительство века! Камень разрубим, ядро расщепим — Щепки вонзаются в мозг человека… В сердце, вскипая, родится заря, Падает солнце туда, догорая… Как же ты ангелом станешь, когда В сердце — все прелести ада и рая…

ИЗ АХМЕТА ИСХАКА

* * *

О том, что жизнь мгновенна — мы грустим, Но сами — треть короткой жизни — спим.

* * *

На то, что наш родник зачах, Не жалуйся, сынок. Ты — молод, сила есть в руках И в паре крепких ног. На деда старого надеяться не гоже: Бери лопату — очищай исток.

* * *

Участок дали мне. «С землицею своей, — Сказали, — торопись, освойся побыстрей!» Спешу, копаю… Одного не знаю я: Освою я её или она — меня…

ИЗ ИЛЬДАРА ЮЗЕЕВА

* * *

Всё удивляет чуткий слух и взгляд: И золотой осенний листопад, И лица, что приветливость хранят, И тополя вдоль улиц и оград Ещё зелёные… И поздняя луна, Что мне видна из моего окна, И табунок подросших жеребят — Всё удивляет чуткий слух и взгляд, И каждый раз — как сотни лет назад — Любая мелочь свежести полна, Как речки утренней студёная волна, Всё удивляет чуткий слух и взгляд: Цветок увядший и осенний сад, Костёр, который серой стал золой, Рассвет, навеки отпылавший над землёй, И на перронах, провожая нас, Не пряча слёз, струящихся из глаз, Любимые с платочками стоят, Волнуя душу сотни лет подряд! Всё вижу, как ребёнок, — в первый раз, В последний раз — как умирающий солдат.

ИЗ ШАУКАТА ГАЛИЕВА

ПРАВДА

Когда мы правду говорим в лицо, о вежливости позабыв, конечно, нам невдомёк, что мы, в конце концов, безжалостны друг к другу, бессердечны… Я думаю об этом каждый раз, когда уходит навсегда один из нас. Но жизнь идёт своим путём-дорогой, и мы верны всё той же правде строгой. Не думай, угождая всем подряд, тихонько, без тревог прожить на свете. Мы знаем: правда — как целебный яд, и на земле она сильнее смерти!

МАГНИТОФОН НЕ ЗАБЫВАЕТ

Десять лет исполнилось Ханифу, много добрых слов услышал он. Под конец застолья и веселья дедушка включил магнитофон. Слушает растроганная мама: молодость на время возвратив, чисто, наизусть стихи читает ей трёхлетний сын её — Ханиф. Слушает Ханиф десятилетний — удивлённо, как издалека… Только ничего не понимает, слышит, но не знает языка. То, что знал и говорил когда-то, нынче он понять не может сам. Как тут не смутишься, если папа переводит всё, что он сказал. Если б вы видали, как мальчишка, сам себя не понимая, сник, растерялся: — Как же так — малышкой я, выходит, знал родной язык!.. «О, родной язык!» — слова Тукая… Голосок звенящий, как озон… Выучил, хранит, не забывая, умница — магнитофон.

ИЗ ЗУЛЬФАТА

БЕРЕГ

Нет, нет, не уходи, не надо… Я тебя спасу от зим. Мне кажется — метель так почему-то на любовь похожа нашу… Глаза поднимешь — словно с облаков слетает снег… Но счастье этот дом покинуло, когда в природе побелело. Мужчинам не пристало — умолять. Тепло и свет твоей косы хранит подушка. Душа пуста, как улица ночная, и снег идёт, ночной пустынный снег. Боюсь — разверзнется крутой высокий яр, где ты меня оставила… Стою на берегу, как на черте последней, готовый в пропасть тёмную шагнуть. Ведь ты другого полюбила так же крепко, как я тебя люблю, моя родная. Такая мне, видать, любовь досталась, что снова наша улица — узка… Стою на берегу, где шар земной отныне на две половинки раскололся. Мужчинам не пристало — умолять. Но только им от этого не легче. Метёт метель… Снежинки, словно судьбы, летят, летят… И не всегда — к добру. Пусть будет улица твоей любви счастливой, пусть по весне шумит зелёною листвой, зимой — пусть осыпается над нею снег, белый, мягче нежности твоей. О, как высок и крут полночный берег, где ты меня оставила. Стою на берегу своей судьбы, над бездной. Как пусто в мире — только я и снег…

ИЗ РУСТЕМА МИНГАЛИМОВА

РАЗГОВОР С МОИМИ СТИХАМИ

О чём вы шумите, мои стихи? О том, что вы гордые, сильные, смелые? Может, скажете — это вы меня человеком сделали? Может, думаете, что вы — одели, обули меня, накормили. А чем я сам за глоток синевы, за каждое слово платил — забыли? Не я ли сердце своё живое по ломтику скармливал вам, ненасытные, и душу вдохнул, и огнём беспокойным пытался наполнить упругие ритмы! Не вам ли — неповторимые вёсны, солнцем заполонённые дни, лунные ночи — всё в жертву принёс я! — даже ночи любви… А что же вы мне, бедолаге, оставили, какая от вас корысть? Может быть, скажете, дали мне звание, славу, может быть — жизнь? Но я–то перед лицом мироздания, вижу — как ни ершись! — базарную цену чинам и званиям, знаю — не в званиях — жизнь… И если хоть что–то от вас имею — возьмите! — не буду жалеть ни дня, Без вас пришёл я на эту землю, а вам — никогда бы не жить без меня!

ИЗ РОБЕРТА АХМЕТЖАНОВА

РЕЧКА ИЩЕТ НАЧАЛО

Течёт моя реченька, петляет в лугах, и до самого моря, далёкого моря, провожает её уютная зелень, ивы плывут и плывут облака. А море ночами сливается с небом, а море ночами на ты со Вселенной. И всё же в глубинах его великих речка ищет своё начало… Ей снова хочется реченькой, реченькой вернуться к милым полям и ивам, чтобы в её зеркалах отражались лилии, бабочки и стрекозы. Чтобы её называли по имени июльских лугов косари плечистые. В море реченька входит, оставив имя, как женщина — платье на берегу… Вспоминает речка свои истоки. Где–то там красавица молодая с глазами раскосыми, как у косули, умывала своё лицо, и долго пахла вода земляникой, и запомнила речка её отраженье, как фотографию сберегла. Над морями и над лугами одни для всех полыхают звёзды, Течёт моя родниковая реченька, в огромное море течёт. Меж звёзд, сетей и баркасов из тёмной морской пучины бесхитростная — мне слышится песня родного края.

ИЗ ФАНИСА ЯРУЛЛИНА

* * *

Ты говоришь: «Что голову повесил?» Не спрашивай и не тревожься, друг. Всё хорошо. А если я не весел — то не всегда виною — мой недуг. Бродил ли ты под вечер за деревней, видал ли, как на ниве золотой, пустые стебли — сплошь прямолинейны, склоняет голову — лишь колос налитой. И если я виски в руках сжимаю, не думай, что беда ко мне пришла. Во мне колосья дум неспешно созревают, и полем золотым волнуется душа.

ИЗ РАВИЛЯ ФАЙЗУЛЛИНА

* * *

Как чист за окнами рассвет! «Кто жив, кого давно уж нет…» — шепчу я горестно… А завтра — кто завтра скажет мне вослед: «Кто жив, кого давно уж нет?»

* * *

Я не велик. Я — ростом не выше себя. Нелепо передо мною унижаться и гнуться. Но я и не мал. Я — ростом не ниже себя. Подумай, прежде чем замахнуться.

ИЗ РАДИФА ГАТАУЛЛИНА

С улыбкой недруги мне подрезали корни — цветы мои цвели и в сушь и в зной, они тянулись к солнцу всё упорней! (Ведь ты была со мной.) Земля порою грозно содрогалась и ускользала, дыбилась стеной — я устоял. Душа чиста осталась. (Ведь ты была со мной.) Сегодня всё спокойно. Только сердце молчит. И неуверенно душа всё ищет в пустоте — на что бы опереться. Ведь ты — ушла…