Мой «личный поэт»
Мы вступали в самостоятельную жизнь на рубеже 50-60-х годов, когда в стране начиналась «оттепель»: страхи уступали место надеждам, тени прятались от ощущения полноты и радости жизни, а сам воздух был напоён поэзией. Ибо что такое Поэзия как не радость бытия, надежда и вера во всё хорошее, включая самих себя? В Москве зажигались звёздочки Евтушенко, Вознесенского, Ахмадуллиной, Окуджавы. И у нас в Казани были Рустем Кутуй, Володя Лавришко, Костя Бердичевский (ныне москвич Кедров), Геннадий Капранов, из ветеранов Леонид Топчий… Да что может дать перечисление имён – десятки ведь! – если главным ощущением тогда было удивительное чувство единения, мы ощущали, что это именно МЫ присутствуем в процессе преобразования и обновления жизни!
Я тогда придумал сюжет картины. Вот, думаю, если научусь пользоваться красками, изображу дом-пятиэтажку, точнее, его бесконечную стену с окнами (неба не видно!), в которых разные лица смотрят удивлённо, а на скамеечке у подъезда бабушки, забыв свои семечки, тоже таращатся на яркую фигуру, которая на переднем плане рвётся за пределы холста, пытаясь вырваться из омута привычного бытия…
А в редакции газеты «Комсомолец Татарии» я познакомился с симпатичным увальнем – моим ровесником, который только что опубликовал своё стихотворение «Сосна» - о дереве, которое во дворе дома опутали бельевыми верёвками, и которая в одну прекрасную ночь «ушла, по лужам волоча бельё. Ушла – и всё. Я счастлив за неё».
Нужен ли был другой повод, чтобы сдружиться? Тем более, что каждый день мы обнаруживали всё больше общего. Начинали даже сотрудничать – пока на самом примитивном уровне. Как-то сделали для ставшей родной газеты обзор вузовских стенгазет, и Коля (Николаем его мало кто называл) написал забавные строки о студентке ветеринарного института, которая насмешила весь вуз, чуть не упав в обморок при препарировании лягушки: «Уж если так / зачем бы, вроде, / идти на этот факультет, / когда известно, что в природе / страшней лягушки зверя нет». Дальше - больше. Как-то синхронно складывалась личная жизнь. У каждого женитьба– рождение дочки – развод («Сколько нас развелось!» - сказал в те годы Аркадий Райкин). Увы, мы не были готовы к роли солидного главы семейства, к тяготам бытия. Да и «Сосна» уже пустила корни в нашем сознании… А потом был сборничек Колиных стихов «Ветер», где дерево на горе торжествовало «живым скульптурным портретом ветра». Вместе с беляевским лирическим героем я шагал «по прямой, как стрела, Вознесенской – по будущей улице Ленина», и в этом не было ни грана конъюнктурности, а было… «Это время гудит телеграфной струной… или в сердце было моём». А ещё точнее сказать – это было постижением мира, в котором мы жили, во всём его многообразии и полноте. Вслед за Державиным Коля как-то задушевно улыбался: «Как время катится в Казани золотое!». Потом явилась книжка стихов «Казанская тетрадь»…
В общем, я тогда решил, что обрёл своего личного поэта. Тут случились и две новые свадьбы. Если не ошибаюсь, на моей Коля и Лора и познакомились. А может, и нет, но как-то само собой разумелось, что они оба присутствуют в нашей с Ниной жизни. На нашей свадьбе Коля познакомился с ниниными подружками, которые тут же подпали под его обаяние, звали его «Дядя Коля» и готовы были часами слушать его стихи – а читал он их как-то очень понятно и задушевно, такой манеры чтения я не помню у других поэтов.
Кстати, об обаянии. У каждого человека есть некоторое число «валентностей» - ниточек, связывающих его с другими людьми. У Коли это было не «некоторое число», а сплошной шар светлых лучей, которыми от озарял, окутывал и согревал практически каждого, кто попадал в сферу (вот точное слово – сфера!) его сияния… Да, именно сияния – точнее определения не подберу. Особенно это проявилось, когда он в Союзе писателей РТ вёл кружок (семинар, школу – точнее об этом скажут его ученики, собеседники, друзья). Вот, кстати, опять закавыка: как их называть, таких разных? Думаю всё же, что слово «друзья» точнее всего определяет отношения Коли и с маститыми коллегами, и с начинающими рифмоплётами – сколько их благодарны ему за помощь – или прямоту. Я тоже поддался гипнозу времени, накропал десяток «стихов», показал Коле. Он посмотрел на меня очень серьёзно: «Мыслишки тут есть… Но знаешь, их ещё надо делать»… Я понял, и очень был ему благодарен: делать стихи – это надо быть или Маяковским или Беляевым. Особенно сегодня, когда на просторах интернета гуляют сотни тысяч творений самодеятельных (и самонадеянных) авторов.
А тогда лучшим свидетельством «отобранности» стихов были книги – тоненькие и не очень сборнички, проходившие сито комиссий СП, редакторов издательств, а то и высоких кабинетов на площади Свободы – тоже была чересчурность, избыточная придирчивость… Право, не знаю, что лучше. Истина – она всегда посередине.
Колю читали. Вместе с ним морщились, когда в магазине граммпластинок слышали выражение «Сколько стоит?» - Коля отвечал своим вопросом: «Почём безумье соловьиной ночи?». Конечно, разделяли его чувства, когда он «Пришёл с собрания, там столько говорили…». Напоминал, что существует лаконичность линий, авиалайнеров и тел… Любовались храмом Покрова на Нерли… Понимали, что если человек пошёл в гору, то может потерять связь с людьми – их ведь не разглядишь с высоты… Напоминать дальше не хочу, лучше прочитать (и перечитать!) сами стихи. Но ещё две цитаты не могу не привести, они как-то навсегда врезались в память. Коля всегда мечтал, чтобы у читателей жили в душе его строки. Их у меня немало, этих строк, но вот эти живут во мне постоянно: «Перекушенный дверью свет» и «Лишь на вокзалах так обнажена трагическая бесприютность мира».
Колю читали, Колю любили, и я понял, что он не только мой личный поэт. Его голосом говорило поколение. И тут случилась беда. Во время лихих преобразований общественной жизни они с Лорой и двумя детьми оставили Казань и уехали на постоянное жительство в село Ворша во Владимирской области. Невелико расстояние, но появилась невидимая стена, которая отделила его от нас, оставшихся в Казани. Изредка к ним приезжали гости, но постоянное общение пришлось перенести в интернет, благо сын собрал Коле немудрящий компьютер из «подручных материалов». А ещё настиг опять быт. Домик оказался сырым, отапливать надо было углём, за ним зимой приходилось идти с лопатой и ломом. Зато труднейший период жизни подтвердил древнейшую истину: «Не имей сто рублей, а имей…». Ближайший и надёжнейший друг, конечно, жена. Про жён поэтов, наверное, тоже надо писать поэмы, как про жён декабристов. Лора взвалила на себя всё. И хлопоты по благоустройству дома (появилось центральное отопление, решились другие проблемы); и заработки в Москве, где она работала наездами («вахтовым методом»), и откуда привозила то холодильник, то стиральную машину; и огород… Стихи, посвящённые Лоре, я думаю, нужно бы издать отдельной книжкой. Ну, и помощь друзей как можно недооценить? С их помощью (и прежде всего Н.М. Валеева) удалось издать книгу «Поэма Солнца», а ещё получить в Казани благоустроенную квартиру, куда, конечно же, зачастили читатели-почитатели и друзья. Лора смеялась на этих встречах: «За Колю не беспокойтесь, он живёт, как в коммунизме». Да здравствуют настоящие жёны!
О книге «Поэма Солнца» надо сказать отдельно. Художник Алексей Аникеенок занимает в жизни Беляева особое место. Коля выполнил свой долг перед другом – собрал и записал воспоминания о нём многочисленных людей, поддерживавших Алексея в его очень непростой борьбе за возможность встречи со зрителями – как жить художнику без таких встреч? Записывать приходилось сначала вручную, расшифровка магнитофона на пишущую машинку отнимала много времени. Потом надо было всё это переводить в электронный формат, а сканера долго не было. Надо ли говорить, что помощь Лоры и здесь была, мягко скажем, не лишней? В итоге получилось так, как часто бывает, когда увлечённость темой, трудностями работы мешают автору взглянуть на результат своей работы объективно, глазами будущего читателя. Получилось, что заявленная как «Поэма Солнца» книга состоит из двух частей. Первая – тризна по художнику, Творцу. Много воспоминаний, много повторов – так бывает, когда люди сидят за поминальным столом и говорят об ушедшем - один, второй, третий… Вторая часть – собственно стихи, поэма. Они очень неравновесны, эти части, и возникает ощущение незавершённости работы. Да, собран огромный материал, он должен (вроде бы) послужить основой для создания более краткой и более эмоциональной, рассчитанной на более широкие слои читателей книги или предисловия к поэме… Но получилась книга памяти для посвящённых. Прав ли я, что пишу об этом сейчас? Не знаю. Но Коля сам учил меня: только правда, не надо вежливых экивоков…
Коля любил повторять: «Поэзия – лучшая из религий!» У них, действительно, много общего, церковные песнопения, в сущности – чистая поэзия. Но ощутить эту общность непросто. Любому поэту изначально присуща толика излишней самоуверенности (говорить «гордыня» в случае с Н. Беляевым просто нонсенс). Да и суть творчества – в востребованности у читателя (зрителя). Я часто вспоминаю героя романа «Блистающий мир» Александра Грина - он умел летать, как птица, но только в присутствии большого числе зрителей. Не случайно для каждого автора так важны тиражи его книг и число просмотров в интернете. Но если летишь – чувствуешь себя, по меньшей мере, вестником Истины. В Ворше у Коли была возможность ходить в церковь – она была неподалёку. Но он отмахивался: «Батюшка мне не нравится!». Я отвечал: а если тебе надо будет поехать в Москву получать какую-нибудь премию – тоже откажешься, если проводник не понравится? Коля посмеивался в ответ. Но пришло время, и в его стихах зазвучали нотки усталости, ощущение бренности бытия – неизбежных спутников возраста и мудрости. Вот строки из «Поэмы Солнца» (1983г.):
Неясна цель моего рождения.
Труден путь мой, но я иду.
Ни сочувствия, ни снисхождения
От людей я сегодня не жду.
Потому что других виноватее
Тот, кто видел, знал, понимал.
Не кричал, что зло необъятнее,
Лишь стишки всю жизнь я писал.
Бесполезные и бестолковые,
Вам не понять их ещё сто лет.
Участь гордая им уготована –
Ждать и пылиться в старом столе.
Прошло не сто лет, и нам, любившим его, многое стало понятнее. Если подойти к его творчеству с высокими критериями Веры, то обнаруживаешь, что в Писании правильно сказано: «Господь любит праведники»… Николай Беляев жил и творил по законам высшей нравственности. Частично он впитал её в советские времена, когда, как метко сказал философ, «Мы были атеистами, но жили по-божески».
Закончу свои воспоминаниями строками ещё одного поэта, Гийома Аполлинера:
Срываю вереск. Осень мертва.
На земле – ты должна понять –
мы не встретимся больше. Молчит трава.
Но встречи я буду ждать.
Буду ждать новой встречи с моим любимым поэтом, дядей Колей, и я, и верю, что она уже в недалёком будущем состоится.
Страницы 107-109 журнала "Казань" №8 2017 года. Раздел Читальный Зал. Поэзия.
<<«Сосна» не ушла, она всегда со мной>>
Ник Ник - наше настоящее>>
2017 Роберт Копосов Опубликовано ранее: 2017-08 журнал Казань
