Моя мать, Александра Львовна Беляева, родилась 15 апреля 1905 года по старому стилю. Чтобы получить новый – надо прибавить 13 дней, следовательно получается 28 апреля, но она, сколько я помню, всегда утверждала, что родилась 29-го… Отпраздновать её день рождения всегда было проблемой: 28-го говорилось, что это завтра, а 29-го – что уже поздно… И подарки она принимать не умела: «Да ну, зачем вы это… Не надо было!». Росла она в многодетной семье. В те времена, впрочем, это было делом обычным, не таким редкостным, как сейчас. Отец её, Лев Гусев, умер рано, в 1917 году, о нём я почти ничего не знаю, а её матушку, мою бабушку – Александру Ивановну Гусеву, помню. И по рассказам матери, и по отзывам её сестер, характер у бабушки, Александры Ивановны был тяжелый, деспотический, детей своих она держала в строгости, больше того - часто их бивала. Может быть поэтому – мало кто находил, говоря о ней, добрые слова. В конце жизни она приехала к нам и жила в Казани на Университетской, в одной комнате с моими родителями, что, конечно, осложняло их жизнь, но в общем-то жили мирно. Я в то время учился в университете, пропадал там, собирался жениться, а может, – уже женился и перебрался в дом молодой супруги, дела и заботы родителей в то время отошли на второй план, занимали мало. У кого из детей жила бабушка до этого, почему на старости лет приехала к нам – не знаю. Видимо, виной всему был её характер. Зинаида Львовна, когда я расспрашивал её в Риге о бабушке, отзывалась о ней резко, с неприязнью, как и московская моя тётка – Зоя Львовна Агаронова. Как я понял – мать била их в детстве, и это запомнилось на всю жизнь. Александра Львовна о матери отзывалась по-разному, с годами – всё терпимей и жалостливей, после смерти – тем более.
Прожила она у нас недолго – что-нибудь около года. Помню, что однажды, придя к родителям, я увидел бабушку лежащей на столе. Отец показал мне электрический утюг, который она зачем-то разобрала, вытащив и размотав спираль нагревательного элемента. Меня удивило, что она руками отвинтила два болта, которые крепили верхнюю крышку и рукоятку утюга к корпусу. Болты эти мы при ремонте затягивали обычно плоскогубцами, Как она это сделала голыми руками и главное – зачем? – осталось загадкой. Но утюг она не включала – смерть просто настигла её за этим занятием…
Похоронили мы её на Арском кладбище в Казани, где-то на краю оврага, около большой старой березы. Лет через 10 березу эту спилили, мы не сразу нашли могилу, но потом – сколько ни искали – не нашли. Кладбище стало местом доходным для местной мафии. Вскоре после 70-го года, когда там же похоронили моего отца, горисполкомом было принято решение больше никого там не хоронить, но за деньги – по ночам, хоронят до сих пор, используя старые могилы. Я пришёл однажды на могилу отца, с трудом нашёл её, и был изумлён, увидев на пирамидке новую табличку: Пелагея Белякова – вместо Беляева Николая Ивановича… Но инвентаризационный номер на оградке – наш, 1970-го года… Это я обнаружил даже в свой последний приезд в Казань, в мае 2002 года. Только на пирамидке уже не было никакой таблички. Может быть – могилу уже готовились продать следующему клиенту…
Но я возвращаюсь к разговору о матери. Много раз я подталкивал её к написанию записок о своей жизни. Не раз и не два она, как многие, говаривала: «Вот если бы мою жизнь описать – какой роман получился бы!». Тут я её и подталкивал: «Бери тетрадку и пиши!» Кроме тебя никто этого не напишет…». Конечно, я не верил, что получится «роман». Ибо для романа одной документальной канвы маловато. Уже после переезда в Воршу, мать начала поддаваться на мои уговоры и что-то писала в тоненькую школьную тетрадь. Потом – незадолго до смерти – вручила мне свои записи: «Вот, читай! Я написала, что смогла… Извини, что мало…».
Я прочитал и понял, что был прав, на роман это не претендует. Записки для внуков и правнуков, канва, напоминание о прошлой жизни. Нить, по которой можно составить представление о родословной. Пусть эти записки предстанут перед ними в том виде, который имеют – я не хочу их приглаживать и редактировать, чтобы не исказить сущность – оставлю в неприкосновенности, ибо даже грамматические ошибки – содержат в себе таинственное нечто, характеризующее время, эпоху, в которую он жил, да и самого человека.
ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ
Отец моей матери был немецкий еврей, а родился в Польше, где у его родителей была с/хоз. усадьба, приобретённая много лет назад. Звали его Иоганн Рейсман. По соседству с ним жила польская семья, и их дочь, девушка Ани сначала училась вместе с Иоганном в одной школе, а когда стали они старше, то проводили время часто вместе. У Иоганна семья была материально обеспеченная. Кроме учёбы он много занимался музыкой, писал стихи. Ани же была по сравнению с ним из бедной семьи, поэтому, когда он решил жениться не ней, его родители стали категорически против этого. После решительного разговора с родителями он решил из Польши бежать в Россию, что они и сделали, т.к. полюбили друг друга. Ани согласилась с ним и они однажды ранним утром дошли до ж/станции сели в поезд, доехали до нужного места а затем ночью перешли границу Польши и направились дальше к России. Дробравшись до Москвы они пришли к хорошему знакомому отца Иоганна, который иногда приезжал к ним в Польшу, всё ему рассказали и тот помог им во многом. Друг отца помог им перебраться из Москвы в Иваново-Вознесенск, устроил их с жильём, помог получить новые паспорта, обвенчаться.
Иоганн стал Иваном Рейсманом, а Ани – Анной Рейсман. (Это была мать моей матери). Помог Иоганну устроиться на работу в кинотеатр тапёром, т.к. кинофильмы тогда озвучены не были. Жили они на частной квартире, а по совету их московского друга Ани устроилась на работу на текстильную фабрику, где работники ценились, а в основном потому что так можно было семейным получить жильё. Жилые корпуса при текст. фабриках были 2-х и 3-х этажные кирпичные здания как для семейных, так и как общежития.
Первые годы их жизни ничем не были омрачены и они считали себя самыми счастливыми людьми, потом пошли дети, а с ними новые трудности и заботы. Сначала сын Александр, затем три дочери, в том числе моя мать Александра. Иоганну было очень трудно, т.к. Анна уже не могла работать, а его заработков стало не хватать на содержание такой большой семьи. В чужой стране, без связей, без родных, без друзей им действительно было очень тяжело. Несколько раз к ним приезжал из Москвы друг отца Иоганна, помогал им материально, но после его смерти они почувствовали себя совсем одинокими. Годы напряженного труда, забот и нужды привели к преждевременной смерти Иоганна, и Анна осталась одна с четверыми детьми. Окружающие её люди видели её бедственное положение и сначала взяли одну девочку в хорошо обеспеченную семью, где не было детей, а затем в такую же семью попала и моя мать. Это были очень хорошие люди, муж и жена, они приучили мою мать вести хозяйство, отдали в школу, приучили к труду и полюбили её как родную дочь. Моя мать платила им тем же, была послушна, чистоплотна и трудолюбива. Анна их навещала и Гусевы помогали ей материально. Дом был большой с мезонином, во дворе дома была баня, сарай с погребом, огород. Было мнгого кустов малины, вишни, крыжовника, поэтому варенья на зиму варились из своих ягод. Когда матери исполнилось лет двадцать, дедушка с бабушкой выдали её замуж за своего родственника, тоже Гусева Льва Ивановича (это был мой отец). Он был уроженец Ивановской области, по национальности русский, он был сын управляющего имением гр. Шереметьева, у которого половина земли гор. Иваново-Вознесенска принадлежала ему и кроме этого были и другие земли, также в Ивановской обл. Учился отец и работал в Иванове.
Дедушка с бабушкой перебрались жить в мезонин, и весь дом в три комнаты и отдельной кухней (через коридор) всё отдали матери и отцу. Отец работал бухгалтером на металлургическом заводе, а мать вела всё хозяйство в доме. Потом пошли дети: первая Зоя, второй – Виталий, третья Зинаида, потом – Александра Львовна, 5. Валерий, 6. Татьяна.
Семья была большая, но очень дружная. Моя мать всех детей с детства приучала к труду; Старишие Зоя и Виталий учились в гимназии, Зоя в женской (частной Крамаревской). Виталий – в мужской. Так как территория двора была очень большая, то посреди двора папа с дедушкой установили громадный столб – это были «гигантские шаги». Над столбом было укреплено что-то вроде колеса, к краям которого были приделаны толстые канаты одними концами, а другие концы внизу имели лямки холщовые, дети одевали их на себя (как бы в них садились) потом сначала все шли по земле, затем бежали друг за другом, а потом летели по воздуху. Было много смеха и веселья, так же на них катались и взрослые, и родители и гости. По утрам старшие дети уходили в школы, отец на завод, дедушка по своим подрядным работам (он был подрядчиком по строительным работам, а его рабочие почти вся его бригада, жили на нашей улице в своих домах. Бабушка и мать с утра занимались домашними работами, младшие дети им во всём помогали. Хозяйство бабушки с дедушкой было большое, даже с коровой, которая имела свой хлев за баней.
К вечеру, когда все дела были переделпаны, семья собиралась к ужину, а затем все по своему усмотрению отдыхали: кто шёл в кино, кто читал, кто катался на дворе, и т.п.
Из холодного коридора в мезонин к дедушке с бабушкой поднималась деревянная лестницаи мы, дети, часто по вечерам бегали к ним, т.к. бабушка всегда хранила для нас всякие вусные гостинцы. Чердак был большой и возле их комнаты стояли какие-то сундуки, старая мебель, и т.п. и иногда мы любили там играть и друг от друга прятаться.
Наша родная бабушка Анна Рейсман жила со своей дочерью Евдокией и мы однажды получили сообщение, что она умерла. Мать моя очень много плакала и ее жалела, но мы, дети, больше были привязаны к бабушке, с которой вместе жили. Детство своё я считаю самым счастливым периодом своей жизни, и то, что нас так рано приучали к труду и что вместе с этим умели делать так, что дети имели возможность получать детские радости. Так напр. к Новому году нам всегда устраивали ёлку, всегда справляли наши дни рождения и т.п. Мы, дети, считали, что у нас самые лучшие на свете дедушка и бабушка, папа и мама. Верно, наша мать была самой строгой из всех этих четверых, но в то же время очень справедливой.
Мой старший брат Виталий любил музыку, но в основном он предпочитал аккордеон, который ему купили и он на слух научился очень хорошо играть. Был даже такой смешной случай, как отец с матерью пришли однажды в цирк, и в одном музыкальном номере увидели Витю в оркестре играющим на аккордеоне. А младший брат любил скрипку и впоследствии играл на ней в оркестре созданной в Иванове рабочей оперы. Но потом (много позднее) приобрёл пианино и прекрасно на нём играл, кроме того он хорошо рисовал, и вообще был очень одаренный природой человек. По вечерам, когда у нас собиралась молодёжь, отец играл на мандолине, Витя на аккордеоне, Валерий на скрипке, а мне купили гитару и я на ней аккомпанировала им, так что у нас был свой домашний оркестр. Зоя и Зина не участвовали, а Таня танцевала в балете рабочей оперы, но это было позднее, а потом она училась в Москве, на физ.-матем. факультете вместе с Сергеем Васильевичем Храпчевским в М.Г.У.
Наше счастливое детство продолжалось до 1917 года, когда вдруг от язвы желудка умер наш отец Лев Иванович Гусев. Надо ли говорить о том, какая это была потеря для всей нашей семьи. Через год после смерти отца умер и дедушка. Семья была большая, и матери пришлось пойти работать на одну из текстильных фабрик в городе. К тому времени бабушка и мать, дом и всё хозяйство при нём продали (ввиду того, что у дедушки оказались дома). По ходатайству текстильной фабрики матери советская власть предоставила нам большую квартиру в первом этаже 2-х этажного дома, отобранную у полицейского надзирателя Мельникова, оставив ему с семьёй 2-й этаж. Помню, что он хотел, чтобы мать платила за квартиру ему, но ему это не разрешили и мать платила государству. Общим с ними у нас был двор и сарай для дров внём, а с другой стороны дома очень большой сад, где много было яблок и крупный терновник, какого я после нигде не встречала. С начала нашего проживания у нас с Мельниковыми были плохие отношения, верно это касалось только джетей, но когда Мельников умер, у нас у всех с этой семьёй стали хорошие отношения, а поскольку годы были очень трудными, то приходилось даже помогать друг другу в некоторых случаях. Общие переживания и нужда очень сблизили наши семьи.
Начиная с 1917 года наступило оч. тяжёлое время. Семья была большая. Хлеб стали выдавать 200 грамм по карточкам, так мало, что пришлось продавать нажитые вещи из дома, вернее продавать на деньги было некому, а отвозили на большие расстояния от города и обменивали на хлеб, картошку или крупу в деревнях. Ездили по ж. дороге обычно до ст. Гаврилов Посад или Нерль, а потом шли пешком километров 20-25, ходили из дома в дом, а когда обмен происходил, в большинстве случаев там же и ночевали, а на другой день шли из деревни на станцию и ехали в свой город Иваново..
Сначала я ездила с матерью или с Зиной (сестрой), а потом Зина и Зоя, окончив курсы медиц. сестер ушли на фронт, а с ними и Виталий (дробровольцем), и мне пришлось ездить за хлебом одной, т.к. мама оставалась с детьми, Таня была маленькая, да и Валерий не больно велик.
Почти все школы в нашем городе были закрыты, т. к. многие преподаватели отказывались работать на советскую властьили разъехались и по этой причине и потому, что надо всё время принимать меры к тому, чтобы доставать продукты для семьи, и дрова, (печи были на дровяном отоплении), приходилось много переживать, что годы идут, а мы не учимся. В городе в такое тяжёлое для людей время стал развиваться бандитизм и по всем улицам стали создавать ночные дежурства из проживающих в домах (по очереди) из 3-х – 4-х человек мужчин до некоторой степни вооруженных. Возглавлял банду некий Тараска Рыжий, которого всё-таки убили. Когда я узнала, что он лежит в мертвецкой при б-це, которая была в конце нашей улицы, я решила пойти и посмотреть на него, т.к. про него ходили легенды. А я была очень смелая, пошла одна, спустилась в подвал, вошла и увидела посреди подвала лежит громадный рыжий мужик, па двое других мужиков стаскивают с него сапоги. Кругом лежат мертвецы, а у самой двери убитая молодая женщина и рядом с ней ребёнок, тоже убитый. Оба были убиты в живот, и увидев их, я тут же выбежала из подвала в ужасе.
По вечерам из домов на улицы люди выходить избегали, т. к. «белые элементы» охотились за красными, создающими новую советскую власть и между ними шли перестрелки.
В 1925 году при поликлинике №1 была создана центральная молочная кухня по приготовлению детского питания детям грудного возраста., в которую через одного знакомого врача я была определена на должность сестры по пргиготовлению этого питания. Сначала на месяц обучения, а затем работала там до 1930 года. Заведующим у нас был бывший придворный детский врач Александр Дмитриевич Любимов, высланный из Петрограда за отказ признания Сов. власти. Это был прекрасный детский врач. В поликлинике он вёл приём, но к нему было трудно попасть. Ему были созданы прекрасные условия и жилищные и по работе, и он был этим доволен.
Приблизительно в 1928 году были созданы школы (вечерние) для взрослых по подготовке в учебные заведения, чему я очень обрадовалась и тут же поступила в одну из них. Поскольку трое старших уже были дома, то я была освобождена от поездок за хлебом, могла и работать, и по вечерам – учиться. Правда, о поступлении в какой-нибудь институт не приходилось и мечтать, т.к. туда принимали в первую очередь детей рабочих, а у меня отец был служащий.
Закончив школу подготовки, я поступила в техникум областного коммунального хозяйства, где окончила курс (санит.-технич.) техником по строительству наружного водопровода и канализации. Назначение получила в водоканал города Иванова, где и работала помощником прораба сначала, а потом прорабом до 1935 г.
В 1937 году я перешла на работу в текстильный комбинат им. Дзержинского, где работала в строительном отделе, зам. начальника строительного отдела в отделе главного механика комбината. В соседней комнате работал Николай Иванович Беляев в должности зам. главного механика комбината. Это было недалеко от дома, где я жила. В 1937 году Н.И. Беляев перевелся в город Ярославль, куда мы и переехали, и оба стали работать на комбинате «Красный Перекоп» оба в тех же должностях, что и в Иваново. Осенью 1941 года меня с двоими детьми через Управление МГБ эвакуировали в Башкирскую АССР и поселили в 10 км от города Бирска, а в 1943-м году Н.И. (Беляев) с оборудованием эвакуировали в город Энгельс, после чего он меня с детьми забрал и привёз к себе. Всё последнее, что мною было взято из дома в Энгельсе было обменяно на продукты, я поняла, что дальше жить тут невозможно и от голода все мы пропадём, и работать даже мне там поступить было некуда, и тогда мы с Н.И. решили так.
Зимой с 1942 на 1943-й я перешла пешком Волгу, пришла в Саратов, где был военный завод и сразу – в отдел кадров. Выяснив, где я и кем работала раньше, мне предложили должность начальника АХО. «А что это такое?» - спросила я. «Это административно-хозяйственный отдел, где в вашем подчинении будет машинописное бюро, работники сантехники, все уборщицы цехов и отделов, а также вы будете обязаны снабжать технической документацией все цеха и отделы завода. Придётся иметь дело с типографией в центре города, транспорт будет вам предоставлен». (Условия материальные и столовая были хорошие.) Для начала поселим вас в комнату, где живут инженерно-технические работницы на 2 недели, а если будете справляться с работой, то дадим комнату и тогда заберете к себе детей.
Завод был эвакуирован из Москвы, работал на войну, люди работали, не щадя сил.
Через 2 недели мне дали комнату и я привезла Эмочку устроить в школу, а Колю в детсад. Наш директор В. С. Кандарицкий был необыкновенный умница и, узнав от меня – кем работает Н.И. Беляев, сумел перетащить его к себе на должность главного энергетика завода, что было сопряжено с большим трудом для директора, а потом дал нам квартиру из 2-х комнат. Затем Василий Сергеевич был переведён в Москву на должность зам. министра судостроительной промышленности и когда в Казань потребовалась должность главного инженера 708 завода, то перевёл Н.И. из Саратова в Казань. Это было уже в 1948 году.
Я в Казани работала в Гарнизонной КЭЧ – квартирно-эксплуатационной части, сначала в техническом отделе, а потом меня перевели в ГЖЧ заместителем начальника отдела. (1949- 1960 г.г.)
В Ярославле у нас с Н.И. была двухкомнатная квартира, которую мы хорошо обставили, но туда так и не вернулись, т.к. без нас квартира была полностью разграблена и делать нам там уже было нечего, а а что было взято с собой в эвакуацию, всё было обменяно на питание, поэтому война 41-45 годов наказала нас крепко, и с тех пор мы уже не были в состоянии приобретать для дома «приличную» обстановку и т.п. хорошие вещи, покупали только самое необходимое для повседневной жизни.
После смерти дедушки и отца, многие годы приходилось помогать матери в её трудной жизни, которая в основном заключалась чтобы выжить самой и спасти от голода бабушку и детей. Моя совесть в этом отношении чиста, т.к. я очень любила свою семью и очень во многом помогала матери. А с началом войны 1941 года снова начались переживания и снова – за выживание. Теперь надо было спасать мою семью, т. е. мужа (который был очень скромным человеком), дочь, и сына.
Спустя столько лет, я теперь иногда думаю: как я могла всё это пережить, сколько было трудностей, сколько порой требовалось изобретательности и здоровья…
Работы было много, а кроме заводских хлопот часто приходилось ездить в центр города, в типографию «Коммунист», пробивать заказы на документацию для заводских цехов и отделов. Готовую докуметацию привозила обычно экспедитор нашего отдела и сдавала на склад АХО. В 1944-м году был такой случай. Вызвали меня в отдел кадров завода и начальник отдела кадров мне говорит: «А зачем вы, Александра Львовна и для кого заказали в типографию 100 штук удостоверений личности?». Я ответила, что я их не заказывала, т.к. они мне и не нужны. Оказывается, экспедитор привезла их вместе с заказами нашего отдела и сдала на наш склад, а кладовщик принёс их в отдел кадров. В результате выяснилось, что один из наших военпредов (а их у нас было несколько) заказал их, а сам уехал в командировку в Москву. В отделе кадров нам троим предложили молчать относительно этого случая, а этого шпиона потом забрали в Москве. Когда немцы были сильны а Сталинграде, то налёты на Саратов были очень часты и после работы нам ежедневно приходилось перебираться с детьми в бомбоубежище и сидеть там приблизительно до 2-х часов ночи, а утром сначала в детсад отвести сынишку, а потом к 8 утра на работу. Когда Н. И. уже перевели на завод, я от такой нервной перегрузки сильно заболела и не могла работать, меня положили в санаторий и все там ходили, а я одна лежала, но завод сделал всё, чтобы поставить меня на ноги. В тот период времени пришлось видеть сколько всё-таки у нас вокруг хороших людей, но видела и гадов, которые могли продать отца, мать и близких друзей.
Во время налётов на Саратов с крыши трёх-этажного жилого дома мы насчитали над городом до 20 и больше пожаров, а утром, идя на работу, кругом видели воронки от сброшенных в ночное время бомб.
Кроме основной работы все рабочие и служащие завода обязаны были ежедневно около часу разгружать 2-х метровые дрова, которые привозили во двор завода. Завод до 44-го года работал на дровах, а постом провели газ и в завод, и в жилые дома. Когда Н.И. ещё на заводе не работал, в один из вечеров я решила с детьми в бомбоубежище не ходить., т. к. от ежедневного недосыпания почувствовала себя очень плохо, легла спать, а рядом с одной стороны положила дочь, с другой – сына. Решила, (будь) что будут, а если погибнем, то все трое. Не знаю, сколько времени мы спали, но я проснулась от громкого крика под окнами и очень яркого света. Вскочив с кровати, увидела, что против наших окон висит немецкий парашутик-осветитель, И только тут за всю войну что приходилось переживать раньше, я так сильно испугалась, что когда одевала Колю, то руки у меня тряслись, а в голове была только одна мысль – что сейчас полетит наш дом. Эмочка уже оделась и стояла рядом с узелочком в руках. На руках с Колей спустились мы по лестнице вниз и сели там на пол на 1-м этаже, причём Коля так и не просыпался. После этого случая, пережив такой страх, я уже больше дома не оставалась. Это были дни, когда немцы были сильны над Сталинградом и полёты над нами по ночам были ежедневными.
У нас на заводе (во дворе)работали пленные немцы, конечно под охраной наших людей, а начальник у немцев был фашист (с таким мерзким лицом). Он хвалился, что он фашист и всем показывал свой фашистский билет и говорил, что они, немцы, нас всё равно победят. Над заводскими корпусами и над жилыми домами везде стояли зенитки, которые отгоняли их самолёты и улетая, бомбы они сбрасывали где попало, вот поэтому у нас везде и всюду были после их налётов - воронки.
Из Ярославля в эвакуацию нас везли в товарных вагонах и везли только ночью, т. к. днём были постоянные налёты. Привезли в г. Бирск, приблизительно в 60 км от Уфы, (а от Бирска – в 10 км) – в деревню Самосадка. Я с детьми, а со мной ещё Наташа с мальчиком, Валей, попали в хороший большой дом к хозяйке, у которой было трое детей. Все мы разместились в одной большой комнате. На другой день было решено, что Наташа и хозяйка будут работать в колхозе, а я согласилась сидеть и ухаживать за всеми детьми, т.Е. стирать, варить, кормить всех, топить печку и т.д. Всё у нас шло хорошо и дружно, затем хозяйка получила извещение, что её муж был убит на фронте и это несчастье мы переживали все вместе. Второе несчастье было в том, что кругом появилось какое-то массовое детское инфекционное заболевание и из окон нашего дома мы наблюдали как ежедневно по дороге к кладбищу несут умерших детей. Врачей ни в нашей деревне, ни в других не было, и никто не знал – что это была за болезнь. В нашем доме первой заболела дочка нашей хозяйки Таня, я, конечно, ухаживала за ней и была потрясена, когда однажды хозяйка сказала мне, что было бы лучше, если бы Таня умерла, т.к. теперь без мужа ей будет трудно растить детей одной. Тогда я рассказала ей как моя мать осталась без мужа с шестерыми детьми и делала всё, чтобы они были здоровы, учились и т. п. и всех вырастила. Таня всё-таки выздоровела, чему я была рада, а мальчик Валя заболел (Наташин) и через неделю умер. Ему было года два или три, и он меня звал мама, т. к. Эмма и Коля и он всегда были возле меня. Перед его смертью положили его на печку, а мы все стояли возле него. Он так жалобно посмотрел на меня, и говорит: «Мама! У меня головка болит…», и вскоре умер. Надо ли говорить, как я плакала, как будто это был мой ребёнок. Не знаю в чём дело, но ни Коля, ни Эмма почему-то не заболели, по-моему причина только в том, что я не жалела для них ни денег, ни захваченных с собой вещей, доставая им то молоко, то яички, то ещё что-либо. Много позднее я узнала, что когда Наташа вернулась домой (после войны) у неё родилась дочка и я порадовалась за неё.
В это время Н.И. из Ярославля, с «Красного перекопа» был отправлен в гор. Энгельс, в республику немцев Поволжья (напротив г. Саратова) для перевозки фабричного оборудования и создания там текстильной фабрики. Затем он приехал за нами в Башкирию и привёз нас к себе. В Энгельсе жилось очень плохо, голодно.
В одном здании с нами находилось эвакуированное из Москвы иностранное издательство и у них была заслуж. врач, москвичка А.Р.Михайловская, которая предложила мне работать у неё медиц. сестрой. Я ей сказала, что я никогда ей не была, а она меня успокоила, что это не важно, зато я могу получить хлебную карточку и этого хлеба хватит вам и детям. Писать рецепты я вас научу и научу многому, и в аптеку будете ходить и кое-какие мед. поручения… Я, конечно, согласилась, и пока мы жили в Энгельсе, я так и работала с ней в её медпункте, вернее помогала лечить иностранцев. Она была на редкость прекрасный человек. В любую погоду к ней прибегали жители г. Энгельса, а поскольку кроме неё там врачей не было, не было случая, чтобы она хоть раз кому-нибудь отказала и навещала больных в любом конце города. Зная немного немецкий язык, я научилась выписывать рецепты, ходила за лекарствами в аптеку и т. д. и т. п. Однажды она сильно простудилась и слегла, дело было зимой, а обувь у неё была худая и вся развалилась. Я пошла к нашему начальнику текстильной фабрики (здание было общее) и сказала, что она лечит весь город, где хотите, а достаньте ей валенки. И он достал их, и она носила их до весны. Пока она лежала дома, я принимала её больных, каждого записывала, измеряла температуру, а потом шла к ней и всё докладывала. Получала от неё указания, записывала – кому какое надо лекарство, относила их, и т.д., и таким образом (вроде) была похожа на медицинскую сестру, (верно, без зарплаты, но с хорошей хлебной карточкой).
Когда я надумала перебраться в Саратов, Анна Романовна дала мне свой московский адрес, просила писать, но с переездами я его утеряла, да и ее уж и в живых теперь, наверное, давно нет, т. к. она была много старше меня. Позднее мне пришлось быть в гор. Энгельсе и я видела там разрушенные дома в основном деревянные, частные, это было когда немцы делали налёты на Саратов, а их от Саратова отгоняли.
Когда кончилась война, были случаи что идёт с работы человек, и падает замертво. Я спросила врача заводского медпункта и получила ответ, что вся причина в том, что работали всю войну почти в две смены, не зная выходных – отсюда перенапряжение нервной системы…
Дедушка и бабушка Рейсман Иоганн и Анна
их дети:
Александр, Полина, Евдокия и Александра Ивановна (моя мать).
Дедушка и бабушка Гусевы А.Г. и А.К.
их дети:
За пределами этой канвы – её устные рассказы, которые иногда всплывают в памяти. Один из них – о том, как она, уже беременная моей старшей сестрой, узнала о разрыве с её первым мужем (была ли она замужем?). В порыве – выбежала она вечером во двор, рыдая, бросилась на снег и хотела умереть, но тут – появился Николай Иванович, поднял её, увёл в дом, стал успокаивать, и тут, очевидно, всё и решилось – они вскоре зарегистрировались, создали семью… Во времена, когда она жила в Саратове, а отец в Энгельсе, ей нравился кто-то из москвичей, и она даже подумывала – не расстаться ли с Н.И. Но кто-то из очень уважаемых ею женщин – строго отчитал Львовну за её «дурь», посоветовав подумать о детях, и мать пришла в себя, перетащила отца на «свой» завод, семья воссоединилась, и благодаря этому её шагу – просуществовала в полном составе долгие годы.
О том, что Эмилия Николаевна Белугина – моя старшая сестра – не совсем родная мне по крови, что Николай Иванович удочерил её чуть ли не до рождения – я узнал от матери только после смерти Н.И. в последние годы жизни Александры Львовны… Родители наши никогда не давали повода думать иначе – мы росли вместе, но возрастная разница, конечно, ощущалась. Не помню – чтобы кто-то из нас обижался, когда кому-то делались покупки чего-то необходимого. Старшая сестра – она и была старшей, и когда она стала студенткой – я жадно вслушивался в её рассказы о студенческой жизни, о вечерах и самодеятельности, и весьма ревниво поглядывал на её ухажёров. На её свадьбе я, десятиклассник, впервые в жизни почувствовал себя пьяным - что позднее подтвердили фотографии – расплывшаяся улыбка выдавала меня с головой.
Но я должен вернуться к Александре Львовне.
Никогда не забуду её поездку в Арзамас-16, ныне город Саров, где в закрытой «зоне» работал Владимир Белугин, муж моей сестры, «секретный инженер», выпускник Казанского авиационного института, со временем – ставший директором закрытого Института экспериментальной физики, создававшего наш ядерный арсенал. Я узнал об этом только после начала перестройки, когда Арзамас-16 чуть приоткрылся, и вышла брошюра журналиста, в которой он собрал первые опубликованные интервью с «атомщиками». Там наш Вовка Белугин спокойно именует себя бюрократом, приоткрывает проблемы, с которыми ему приходится сталкиваться, но никаких особых «секретов», естественно, не раскрывает. Где-то в начале семидесятых, получив приглашение оттуда, мать собралась навестить Арзамас-16, стала собираться в поездку. Среди прочего – сварила свои «фирменные» щи, перелила их в бидончик, упаковала, перевязав горлышко полиэтиленовой плёнкой. Сколько мы ни пробовали поднять её на смех, говоря, что там, в закрытом для смертных городе – всё есть, она отвечала одно: «Вот я приеду, сядут все за стол, а тут я щи-то разогрею, всё уже готово, ничего делать не надо!» Так она и отправилась со своими щами в Арзамас-16! Эмка потом рассказывала, что об этих щах потом долго вспоминали, не без смеха: «Вот это тёща!»
Старший сын Володи Белугина – Александр – кончил Военно-морскую академию в г.Пушкине, служил на аральском море, командовал ракетоносцем на воздушной подушке, потом послужил в Москве, в Генштабе, но уволился оттуда в смутные времена Ельцинского воцарения и вернулся в Саров. Его брат, Алексей, стал инженером-электронщиком, оба приезжали в Воршу на похороны Александры Львовны, отдали ей последнюю дань… У каждого из них растут свои дети, но их я практически не видел – знаю только из разговоров.
Вообще замечаю, что с уходом старших поколений проблемы родства и рода мало кого занимают – тепло человеческих отношений улетучивается, всем живётся нелегко, помочь другим – редко кому приходит в голову: чем поможешь – сами с хлеба на воду перебиваемся…