В своё время я заинтересовался своим двоюродным дядей - Константином Павловичем Беляевым, сельским учителем, который жил и работал в деревне Жуковка под Юрьевцем, небольшим городком в тогдашней Горьковской области. Отец мой, Николай Иванович Беляев, инженер-электрик, закончивший Ивановский энергетический институт, и преподававший любые "электрические дисциплины", выйдя на пенсию, летом съездил в Жуковку, чтобы просто повидаться со своим другом юности, погостить, поговорить "о временах иных, для нас далёких", побродить по округе, по лесам и полям, и когда вернулся - часто вспоминал потом в разговорах "дядю Костю". Когда у меня вышла книжка стихов («Перекрёсток»), а отца уже не стало - я послал её и тому, неведомому мне учителю, имя которого в нашей семье было "своим". В письме своём - задал я и несколько вопросов об истории нашей фамилии. Дядя Костя ответил весьма подробными письмами, которые я сохранил, переписав в отдельную книгу. Привожу эти письма, максимально сохраняя сам дух посланий. Надеюсь, они интересны не только мне, - как пример обычного человеческого восприятия и преломления в сознании той великой цепочки рождений и смертей, которая называется родом и связывает поколения живых и ушедших...
Свидание наше с дядей Костей так и не состоялось. В 1973 году мне удалось поступить на Высшие литературные курсы при Литинституте, Лора - ездила поступать в Академию (Институт им.Репина в Ленинграде-Питере), Антон был ещё маловат для поездок столь неблизких, с ним и дома было непросто, посему - поездку отложили до лучших времен. А 19 июля пришло письмо от дочери Константина Павловича - Юлии: он скончался в первых числах июля 1974 года. Диагноз - рак лёгких.
И все запоздалые вздохи - а сколько он ещё знал и мог бы порассказать! - уже всего лишь - запоздалые вздохи...
Когда Катя кончила Воршинскую сельскую школу, одна из её одноклассниц, Ира Иванова – вскоре пошла в монастырь. Её мать, Зоя Иванова, человек верующий и после развода с мужем – притулившаяся к церкви, нашедшая там работу, познакомилась с нами на школьном выпускном вечере, и стала бывать у нас в доме.
Однажды, встретив Лору на улице, она заговорила о монастыре и Лора заинтересовалась, стала расспрашивать о монастырской жизни Ирины, чтобы понять – как же это происходит… Зоя пообещала дать Лоре книгу настоятеля монастыря, недавно вышедшую из печати. Я тоже был не прочь поинтересоваться – как вчерашняя десятиклассница вдруг обрекла себя на монстырскую жизнь, отринув все соблазны «мира»…
Зоя через несколько дней принесла нам книгу, которая так и называлась: «Монастырь». Автор – архимандрит Амвросий (Юрасов). Издана в г.Иваново, 2001 год. Начинаю читать, и… на 8 странице натыкаюсь на строки, которые касаются нашего рода.
Дядя Костя ошибся – Августин не был архиепископом Костромским и Галичским. Он начинал свою церковную карьеру в Иваново-Вознесенске. Впрочем, судите сами: вот выписка, которую я сделал из этой книги:
«После октябрьского переворота 1917 г. началось тяжелое время испытаний и гонений на Православную Церковь. Новая власть установила жестокую политику по отношению к церковному клиру, имуществу и здпаниям храмов. Всё это объявлялось государственной собственностью.
В 1918 г. Иваново-Вознесенск посетил Святейший Патриарх Тихон и совершил богослужение во Введенском храме. Сознавая, что Церкви угрожает опасность уничтожения, первый российский Патриарх нового времени открывает повсеместно новые викарные епархии и поставляет в них вновь хиротонисаных епископов – будущих мучеников и исповедников церкви. В эти первые годы после революции образовалась Иваново-Вознесенская епархия во главе с епеископом Августином (Беляевым) и Кинешемская епархия во главе с епископом Василием (Преображенским).
В смутное время обновленческого раскола, в 1925 году Владыка Августин настоятелем Введенского храма назначает протоиерея Зосиму Васильевича Трубачева. Это был особый человек, настоящий русский православный пастырь. Подражая о. Иоанну Кронштадтскому, не жалея своих сил, трудился он ради своей богоспасаемой паствы. Служение его во Введенском храме было поистине подвижническим. В тяжелейших условиях, когда власти угрожали закрыть храм или передать его обновленцам, безбожники открыто совершали свои злостные кощунственные выходки, а среди церковного причта не бело согласия и единомыслия, отцу Зосиме приходилось отстаивать и защищать вверенный ему храм, проповедью и своим личным примером укреплять паству в верности Православию. В то время, когда многие теряли веру и поступали малодушно, о. Зосима направлял свои нравственные усилия на достойное устроение храмового богослужения, на преодоление всякой небрежности в отправлении чиноследований, в особенности в совершении Таинства исповеди.
По воскресеньям после вечернего богослужения о. Зосима устраивал беседы на религиозные темы, привлекая к ним и других священников. Каждую неделю по вторникам читали акафист перед чтимой иконой Божьей Матери «Нечаянная Радость».
Заложили и построили отдельно от храма небольшую колокольню. Им были освящены колокола и установлен ежедневный уставной звон.
С любовью встречали прихожане Введенского храма Владыку Августина – ему разрешалось служить только с ведома властей. После таких богослужений Владыка неизменно проповедовал, и «не покидал храм, пока не благословит каждого молящегося» (из воспоминаний о.Сергея Трубачёва о своём отце).
В 1928 году о. Зосиму арестовали, и с этого времени до мученической его кончины тюремные заключения сменяются ссылками и запретами в служении. В эти годы испытаний и скорбей Господь даровал своему рабу непрестанную внутреннюю молитву.
Во времена всплеска новой волны репрессий и расстрелов, Владыка Иваново-Вознесенский Августин и протоиерей Зосима разделили судьбу многих новомучеников Российских. Владыка расстрелян 23 ноября 1937 г., о. Зосима Трубачёв – 26 февраля 1938 г. Оба причислены к лику святых в августе 2000 г.»
То, что книга архимандрита Амвросия нашла меня в моём сельском уединении, в годы, когда я почти лишился связи с книжным миром и не мог себе позволить купить лишний сборник стихов – показалось мне, естественно, чудом. Я написал письмо Амвросию с просьбой подсказать – где ещё можно найти что-либо об Августине. И со своей стороны – послал ему выписки из писем дяди Кости. Через некоторое время Зоя Иванова принесла нам пятый том жизнеописаний новомучеников РПЦ ХХ века, изданный в Твери. Это богатое издание с массой иллюстраций, фотографий – содержало целую главу, посвященную Владыке Августину, и в его облике я нашёл много общего со своим отцом. Привожу это жизнеописание – полностью.
Вот такая история… 12 февраля каждого года во всех церквях России поминают новомучеников церкви. Я был в прошлом году в нашей церкви, то стоял, то сидел во время службы, где батюшка, отец Виктор, не раз начинал скорбный список имён новомучеников с возглашения в честь Августина. Потом представил меня пастве, и я тоже сказал несколько слов о судьбе моего родственника, о том, что он был расстрелян… Батюшка был, вроде, доволен. По его данным тогда, в 1937 году, оставалось только три архиепископа… И Августин был одним из трёх. Судьба двух остальных мне неизвестна, но не думаю, чтобы их постигла иная участь. Хотя – как знать… Церковь, как институт, нужна была всё-таки, ликвидировать её совсем Сталин не решился, а в войну, когда вера сыграла немалую роль, тем более…
Предпраздничный вечер.
Мать, прежде чем уйти спать, даёт бесчисленные наставления - что делать, что куда поставить, как бы тесто к утру не убежало и т.д. и т.п.
А меня вдруг охватывает непонятная усталость от обилия слов, которые кажутся неподлинными, ненужными, пустыми как шелуха. Может это - результат общей усталости за день, но слова вдруг потеряли всякий человеческий смысл, летают вокруг, жужжат, как мухи, как в тайге - слепни, комарьё, мошка... Это раздражает, но я нахожу это ещё и забавным, взглянув на всё как бы со стороны.
Мама уходит спать, пожалев меня - мы вместе с ней посмеялись над этим: "Ой, у меня что-то с головой..."
А я вспоминаю, что началось ЭТО с песенки, услышанной по радио, с фальшивого пафоса слов и исполнения... Вообще - много радио, телевизора,мало - подлинного... А что же такое это подлинное?
Для меня - Лорушка, Антон, Ленка, бытовые хлопоты Львовны. Нет, не бытовые - жизненные.
Вечерний её рассказ, воспоминание о том, как она на фабрике, из окна туалета увидала зама главного механика, идущего по двору в каких-то "допотопных галошах" (типа "прощай молодость"?):
- Я так хохотала, так хохотала! Потом пришла к себе в отдел, рассказываю, а мне говорят: "Ты не смейся, Шура, он очень хороший человек". А я говорю - какой он человек - не знаю, а галоши у него уж больно смешные! У нас там чертежница одна была, она во всеуслышанье заявляла: "Не я буду, если Николай Иванович моим мужем не станет!" Я помалкивала, но видела, что он на меня поглядывает. А мне он сам потом рассказывал как эта чертежница к нему придёт, подсаживается этак поближе, а он от неё ящиком письменного стола выдвинутым отгораживался...
Всё, что Львовна часто вспоминает - это сцены, подобные этой. Сильно же было первое впечатление, если и через сорок с лишним лет, спустя жизнь - вызывает улыбку, смех, если помнятся "допотопные галоши"...
Иногда я вижу какой-то фабричный двор, и отца - молодого парня (впрочем, ему уже 28 лет, он - инженер-электрик, "спец", имеющий диплом Ивановского энергетического института, он человек, имеющий престижную по тем временам специальность и карьера ему обеспечена чуть ли не автоматически - было бы желание...), я вижу серьёзного, хотя и улыбчивого человека, который совершенно равнодушен только к своим галошам, но он стоит и ищет глазами окно, из которого несётся неудержимый молодой шурочкин смех...
Я не слыхал от матери слов типа "я его очень любила". Всегда употреблялось "очень уважала". Все-таки это - разные вещи.
И вот вчера мы с Лорой услышали сетования, которые надо было бы воспроизвести с магнитофонной точностью, но увы, придется довериться памяти.
- Если бы вы знали - сколько я видела горя в жизни, не дай вам бог столько увидеть. Люди, которые падали от голода... Я с ними последним делилась... А в Саратове ты, Колька, ревел, выпрашивал утренний кусок хлеба, соседка пришла, спросила - чего он плачет? - потом колобочек какой-то принесла, ты съел, успокоился, заснул... Прекрасные люди были - москвичи эвакуированные. Как все мы старались помочь друг другу! Не дано мне было личного счастья. Ни крошки...
- Как же так, Львовна, у тебя всё так вроде бы хорошо было: Николай Иваныч, дети, хорошие люди вокруг...
- Нет, счастья я не видала. Был у меня молодой человек, мы любили друг друга, уже договорились обо всем, но родители его - чуть ли не дворяне, расстроили все, помешали. Потом ещё один хороший человек встретился, его я тоже полюбила и не меньше чем в первый раз, только и с ним у меня ничего не получилось. Я столько всего пережила, что написать - роман получился бы...
- А Николай Иваныч?
- Николай Иваныч - это не то... Я всё уж детям отдавала, он на меня даже обижался. Нет, личного счастья я так и не видала...
С жестокостью, которая осознаётся только потом, я спросил её тогда:
- Мам, а тебе не кажется, что и с самым любимым человеком ты точно так же отказалась бы от так называемой "личной жизни"? Ведь ты ушла в заботы о детях (о нас с Эмкой), в домашние хлопоты, в хозяйство, ушла прежде всего от себя, а значит и от людей...
Лора добавила:
- Вы, Александра Львовна, когда гости приходят, уже настолько издёргиваетесь, что для вас главным становится накормить, напоить, а сами люди вам уже не интересны, вам с ними поговорить уже и некогда и не о чем, поэтому разговор идет ни о чем - просто так...
Мать начала бурно отрицать саму возможность этой идеи, потом ушла к себе, но через некоторое время вышла и сказала:
- Наверное, вы правы, ребята...
Сегодня 13 ноября, в честь полугодия внука пришел дед Касим. Не знаю уж чем объяснить, но вдруг Львовна (сначала, конечно, подав на стол), начала разговаривать. Сначала что-то из скандальной хроники в газете вспомнила, отец это дело знал хорошо, так что разговор не скоро исчерпался, потом перешла на медицину. Потёк хороший, человеческий, хотя и пенсионерский разговор. Я специально даже вышла к Антошке, чтобы не мешать. Мне даже не важно так ли интересен был их разговор, важно то, что Львовна забыла роль хозяйки-кормилицы, обязанной вусмерть укормить гостя.
Когда отец ушёл, Львовна как-то растерянно спросила меня:
- А Касим Басареевич варенья попробовал?
В.Ч. - Папа мой, Касим Басареевич, родом из Агрыза. Фамилия его, фамилия семьи - утеряна... Чернышев - произошло от чугунно-черного, "чуинне".
Н.Б. - Фамилии не было просто, как утеряна?
В.Ч. - Ну, она... как - передавалась же как-то - через сына там, как отчество... Тоже передавалась, наверное...
Н.Б. - У нас только отчество передавалось.
В.Ч. - Но там у всех были прозвища. И поэтому когда паспорт выписывался, он был записан от "чугунно-черного" - Чернышев. Русский паспортист там сидел: "Что это значит?" - "Черный" - "Ну, значит - Чернышев." А о родителях его я знаю единственное - что мать у него была очень мудрая женщина, сильная женщина. Вот таким показателем было, что она 18 лет лежала в лёжку. Что у неё за болезнь была - неизвестно, или не больно известно, но у неё вот как бы вот... говорили: "кожа с костями" или "мешок с костями", что ли, неизвестно что... Она лежмя лежала 18 лет, тем не менее - была главой семьи, держала всех очень крепко, с какими-то очень сильными такими педагогическими наклонностями была явно. Потому что когда отец подрастал, ему учиться не захотелось, он решил, что работать пойдёт, зарабатывать, деньги свои иметь.
Мать так попыталась: мол, сынок, надо бы, вроде как, учиться... А он - "Нет..." . Она говорит: "Хорошо... Ну, пойдёшь уголь грузить" (Чернорабочим на станцию, там ведь крупный по тем временам железнодорожный узел). Потом попросила мужика, который долже стать его начальником зайти к ней (тоже штрих - не к каждой больной тётке пойдут).Ему сказала: "Заставляй его работать в два раза больше, а денег плати в два раза меньше - пусть узнает что такое работа, почём фунт лиха..." Ну, отец говорит: "Я работаю, работаю, работаю, кровавые мозоли на руках, а денег - пшик! потом прихожу и говорю: - Знаешь, мама, ты права - надо учиться..." Вот такая история сохранилась, со слов самого отца - Касима Басареевича. При всём при том мать не только держала всех в руках, но ещё и понимала, что для бедного паренька, да ещё склонного к франтовству, бешенные деньги - только порча.
Дед, отец отца - был слепым. Что-то вроде пыльцы с дерева попало в глаз и он ослеп. Звали его - Хасан Басарей. Причём так получилось, что дочери взяли, как отчество, первую часть его имени - Хасановны, а отец - Басареевич.
Три сестры было: Галия, Ракия и Наджия (её я никогда не видела т.к. жила она с мужем в г. Душанбе. Муж после её смерти, около 70 года, приезжал в Казань и гостил у нас). У Наджии-апы в Душанбе долго жила Лида (Ляйсира) старшая дочь Галии-апы, жившая потом в Казани у нас в доме чекистов (К.Маркса, 23, второй подъезд слева, а балкон и окно выходили на ул.Галактионова (теперь, с 1999 г. - ул.К.Фукса).