Лирика. Перекрёсток

* * *

Ю.В.Казакову Прекрасна жизнь! - пока она в запасе, как зимний, солнцем ослеплённый день. Дыши, броди по снегу, удивляйся. Прекрасен труд. Благословенна лень. Не в прошлом веке, не в грядущем – счастье. Оно - в тебе. Но - ощути, посмей! Прекрасна жизнь! - и тёмный голос страсти, и голоса играющих детей. Мы ничему цены не знаем сами. Что было, будет - до и после нас? Смотри весёлыми, голодными глазами – всё это в первый и последний раз. В тебе самом и мера, и сознанье, и вера в чудеса, и знанье - без прикрас.

* * *

Вечер белых деревьев, скрип снежка под ногой. Не припомню теперь я – где мы плыли с тобой, по каким перулкам, вдоль созвездий каких... Но - нечаянной мукой сердце тронул мотив. И теплом и доверьем поделился с тобой. Вечер белых деревьев. Скрип снежка под ногой...

* * *

Да, из Космоса - маленьким кажется шар, на котором живём, негодуем, сражаемся, любим. Но язычески-ёмкое, тёмное слово "душа" удалось уберечь от жестокого знания людям. И, как прежде, мерцает, в глазах золотистых дрожа, в час, когда мы слепыми губами любимую будим, молодая и звёздная, и неподвластная будням – тайна, девочка, полночь, Психея и бездна - душа! Что она для великой и грозной науки земной? Фетиш, мистика, звук, пережиток смешной? Ну так что же во мне без тебя так стихийно тоскует? А когда ты спешишь на свиданье со мной, синий ветер весны у тебя за спиной озорными мазками - прозрачные крылья рисует!

* * *

В мятежном поиске духовности высокой, со всей вселенной обретая связь, себя пытаем пыткою жестокой, свой судный приближая день и час. И чувствуем, не поднимая глаз, в ночных раздумьях постарев до срока, как хрупки эти тоненькие стёкла, от бездны отделяющие нас. В глуши, забытой богом меж галактик, где вой пурги в округе на сто вёрст, тепло души сберечь немногим удалось. Войду, увижу - горло перехватит: о, как бесстрашен твой цветной халатик, как, тёплая, щедра волна волос...

* * *

"Посидим, помолчим..." - обо всём, ни о чём, об осенней простудной погоде. Отогрейте заблудшую душу чайком... Годы, лучшие годы проходят. Нет в карманах моих золотого песка, да и сам я не помню - давно ли я в тайге голубые алмазы искал... Ни черта не нашёл кроме боли! Одиночество гонит по новым кругам. Жизни вечный секрет не разгадан. Только всё невозможней взлетать к облакам, привыкать к неизбежным утратам... Посидим, помолчим - обо всём, ни о чём. Нам, пожалуй - не разминуться. Мы с тобою друг друга узнали чутьём, но - боимся ещё обмануться.

СИНИЧКА

А может быть - всё то, что пишут в книгах о газированном брожении в крови, всё то, что сам набормотал я о любви - смешной набор красивостей избитых. К чему в снегах российских - розы, соловьи... Но как синичка прозвенела за окошком! И на полу газету расстелив, нет, мы не просто чистим мелкую картошку – в две скрипки, в два ножа один ведём мотив. И - тоненький - он ветренно витает в неомрачённых небесах любви. Подхватывай, лови! Как в час, когда светает, мне светом трепетным поют глаза твои... Под голой лампочкой, от нежности глупея, взлетающий услышав голосок, сердцебиенья не уняв, прильну к тебе я, и - пусть земля уходит из-под ног!

* * *

Дни великой оттепели нашей! Тает, тает серый снег вчерашний. И за что нам выпало такое – и любовь, и нежность - полной чашей! Жизнь бывала тряскою и жесткой, и не часто гладила по шёрстке. Но - смутилась, видно, рассмеялась, и - свела на светлом перекрестке.

* * *

По рассветным стёклам легкой дрожью, словно в голубых весенних рощах, сеется сквозь дрёму теплый дождик, ласковый! - в начале января... По карнизам, трубам водосточным, он бубнит, бормочет и пророчит: за три дня он все снега источит и зимы не будет на земле! Словно в детстве: - Дождик-дождик, пуще! Поливай земные наши кущи! Чувствуешь - оттаивают души, лучше мы становимся, добрей... Пусть моя любимая проснётся, плеск дождя услышит, удивится, улыбнётся или рассмеется, и - запомнит это утро навсегда.

МЫ ЛЕТАЕМ

Счастье - редкостная погода, здесь дожди и снега - не главное. Счастье - странное время года: мы не ходим - летаем, плаваем! Нам и этого - мало, мало! Пролетая над людной улицей, словно двое с картины Шагала, фонари огибая - целуемся! Кто-то снизу кричит: - Держи их! Кто-то требует палку, вожжи... - Ишь ты - баба летит! -Мужчина - воспарил, кувыркается... Дожили! - Это где же их воспитали? - Бог ты мой - до чего неприлично... Люди, разве вы не летали? Вы попробуйте - это отлично! Только надо решиться... - Знаем! - Не ам-манешь! Ужо - споймаем! Улетаем мы, улетаем... Не хотите - ходите пешком!

* * *

Виктору Астафьеву Закрыла книгу. Вдруг в плечо уткнулась. И зарыдала - горько, безутешно. А я, усталый скептик, растерялся и слезы светлые с лица её стирал, твердя, что так нельзя, что так ревели тургеневские девушки в усадьбах, что на дворе - двадцатый век, и нервы нужны покрепче, чем иная сталь... А где-то, в дальней Вологде, быть может, большой и сильный человек устало слушал, как светлый дождик барабанит по стеклу...

* * *

В Лихолесье, на реке Любаве, сам Ярило ходит в прежней славе, и в луга заречные тальянка всех, кто молод по ночам зовёт. В Лихолесье, на реке Любаве в заливном покосном разнотравье мне моя татарочка-смуглянка о любви по-своему споёт: "Я плыла к тебе в лодчонке узкой, огибая перекаты, мель... Хочешь - Волгой назову по-русски я свою красавицу Идель? На закате в речке золотится, светится певучая вода. Не успела я в тебя влюбиться – полюбила сразу, навсегда. Стань моей заботой, не забавой, рядом по одной пойдем тропе. Хочешь - Волгу назовем Любавой, если так понравится тебе!" В Лихолесье, под высокой елью отвечаю в тишину свирелью: - То, что Волгу ты зовешь Иделью – никакая вовсе не беда! Если любишь - стань моей Любавой. Берег левый не уйдёт на правый, и не остановит бег державный голубая волжская вода! Пой, жаным, душа моя, невеста, пой слова счастливые свои. На каком наречье - неизвестно – звонко свищут в роще соловьи!

БЕРЕЗА

Я ночь нарисую. Весь день дотемна просижу над наброском, где в небе размытый квадратик окна мерцает над перекрестком. Туман загустеет. Белила и грусть пьянящею нежностью вея, меня увлекут – осмелевшая кисть сотрёт фонари и деревья. Останется главное – тонко разлить серебряное свеченье, в котором, как зыбкое "всё может быть" – предчувствие, предощущенье, явление тайны... Ни зренье, ни слух – уже не советчики. Поздно! Незримый - в тумане присутствует дух искрящейся белой берёзы! И множится иней на тонких ветвях... А завтра, солнечным утром, как дивное облако в белых цепях, играя огнём, перламутром, возникнет берёза, сияя, слепя нарядом своим подвенечным. Такой я когда-то запомнил тебя. Будь такой вечно!

ТИШИНА

1. Умытый запах тополей. Ребристой крыши сурик свежий. И гром вдали - всё тише, реже, а тишина - звучней, полней... Ни хриплый вой магнитофона из полутёмного окна, ни рёв моторов, как ни странно, ей не мешают... Тишина огромна, как во время оно. И в парке - музыка слышна. 2. Идём, рабочий день окончив, домой - итоги подводить... Ручей, как неумелый спорщик, вдруг вызвавщийся проводить, шумит, кипит... А убеждает в одном: - Пойми! И я - живу! Но тишины не нарушает. Лишь оттеняет тишину. Как звуки-вспышки падающих капель с пахучих толстых ватных тополей... А главное - ты знаешь, что мне кажется? – что у тебя глаза помолодели!

* * *

Волга и таволга, в таволге - иволга или иная птица поёт. А по-над Волгою – белое облако, белое облако тихо плывёт. Синяя лодочка плавно качается, вздохи ленивой плавной волны... Часто ли всё это в жизни случается – облако, иволга, свет синевы? Всё это - родина необозримая, неистощим её песен запас. Слушай и впитывай необъяснимое, то, без чего бы и не было нас! Волга и таволга, в таволге - иволга. Синяя лодочка мимо плывёт. А по-над Волгою – белое облако... Кажется - это оно и поёт!

* * *

Мир этим небесам, известнякам и глинам, мир - птичьим голосам, деревьям и долинам, кружению тропы среди берёз весенних, отметинам судьбы на памятных каменьях. мир - теплой борозде, селу за дымкой зноя, мир - молодой звезде, предвестнице покоя...

* * *

Уверенное тиканье часов. Щелчки ночной капели по карнизу. О, повторенье пройденных азов! Откуда это - "Мама мыла Лизу..." А может - Катю. Я не помню точно. Но вижу доброе усталое лицо склоненной матери. И головёнку дочери всю в белой пене... Солнце и крыльцо. И пляшут зайчики, и хлопают ручонки, и брызги во все стороны летят! Часы идут. Капель ночная щёлкает. А в мае - радость будет в доме, говорят...

* * *

Пахнет стиркой - мылом и свежестью, детским кремом и утюгом. Сердце? - мир переполнен нежностью! Это - входит ребёнок в дом. С ним приходят ночные бессонницы, страхи, новая цепь забот, испытанье любви и стойкости не на месяц и не на год. Но - и с ног валясь от усталости, ты спасибо твердишь судьбе, странно счастлив от малой малости: сын сквозь сон улыбнулся тебе...

* * *

Летят, летят, летят беспамятные дни. Не происходит никаких событий. Работаем. Привычно, деловито вращаем жернова своих забот. ............................ Лишь за полночь, когда сын уже спит в своей деревянной кроватке, и его головёнка после купания пушиста, как одуванчик, лишь за полночь нам иногда удаётся посидеть вдвоём в нашей маленькой кухне, посмотреть друг другу в глаза и почувствовать – как немного, порой, человеку нужно для счастья.

* * *

Июльские луга, лиловое раздолье, хмельной тяжёлый шмель в ромашковой пыли. Сияние небес и щедрость хлеба-соли, и сладкая вода родной моей земли. Отцовская рука. Воскресные скитанья... Наверное - не зря он брал меня с собой. Ведь это он - цветам и травам дал названья, и мяту в пальцах мял, и жёлтый зверобой. А нынче - без него, втроём, семьёю новой блуждаем по лугам, смеёмся в сосняке... И впереди бежит сынишка наш бедовый и не хватает слов и красок в языке. Как этот воздух-мёд с горчинкою заветной единственно назвать? И как найти словцо, чтоб обратиться с ним к травинке неприметной? Как - светом - написать тебе - твоё лицо? Любимая моя, не думай, что уходит медовый этот день. Его мы сохраним. Ведь память и любовь сильнее зла в природе. Иначе - кто бы смог веками спорить с ним? И в час, когда земной недолгий путь закончим, и потемнеет вдруг, молю: в последний раз пусть - синий! - прозвучит вослед нам колокольчик, пусть с нами не уйдёт всё то, что пело в нас!

* * *

Чем старше мы вырастаем, тем больше о мире знаем. Чем больше о мире знаем, тем меньше мир понимаем... Сказал я, дурак, об этом совсем ещё маленькой девочке. Она почему-то обиделась: - Неправда, вот и неправда! Но тут в окно увидала подружку, играть убежала и всё забыла. И я не успел рассказать ей сказку, в которой Царевич Кащея - убьёт… А вечером, когда её уложили спать, свет потушили и вышли из комнаты, девочка минут через двадцать горько-горько заплакала: - Не хочу, не хочу становиться взрослой! Антошка с Ленкой пускай взрослеют – я буду в игры играть с другими, сама - останусь всегда - как сегодня! Утешил девочку девочкин дедушка, старый чекист, неплохой психолог: - Ладно. Только не надо плакать. Не хочешь расти - оставайся маленькой. Но помни: надо очень стараться и вести себя - лучше лучшего – и завтра, и послезавтра, и - вечно! – чтобы нечаянно не повзрослеть...

* * *

И Моцарта флейту продуем огнём, от первого тлена хмелея... Арсений Тарковский Никто ничему не научит. И поле - в колосьях пустых. Напрасно сознание мучит классической выделки стих. Что делать с волшебною флейтой, ещё не продутой огнём? Вопросы, вопросы... Ответов - не будет ни ночью, ни днём. А хватит ли мужества – молча под небом эпохи пройти, себя и других не мороча святой болтовнёю в пути...

* * *

Железные балки вокзала, переплетенные, словно пальцы, над нами - в полночь прощания, в холодную ночь разлуки. Тепло твоих губ на моей щеке тает... И уплывает красный, как уголь, горячий фонарь, подрагивая на стыках... Вот и всё. Платформа пуста. Свет беспощадно резок. И надо учиться заново жить, продираясь сквозь одиночество, чтобы вернуться к тебе таким, каким ты меня узнала.

В РАЗЛУКЕ

Если росу собирать в ведёрко, роса становится просто водой. Мотылёк под стеклом на булавке латыни о чём-то главном, своём - молчит. Утром я видел серое облако, напоминавшее птеродактиля, устаревшую первоптицу... Как я жил на земле без тебя?..

* * *

Снег до слез сегодня чист и ярок. И хотя безделье не в чести, дворники стоят на тротуарах: как такое - вдруг сметать, скрести... Снег до слёз сегодня чист и ярок! Пух лебяжий - на ветвях, в горсти. Кто такой нежнейший полушалок выткал и набросил на мосты, переулки, парки, дуги арок... Пух лебяжий - на ветвях, в горсти. И обидно, что нельзя в подарок для тебя весь этот день спасти, осторожно, чётко, без помарок на почтовый лист перевести... Как обидно, что нельзя в подарок этот день - тебе преподнести. Чтобы хоть на миг усталость сняло от разлуки затяжной. Прости! Чтобы ты светилась и сияла – этот день тебе преподнести... Снег до слёз сегодня чист и ярок, пух лебяжий - на ветвях, в горсти, Как обидно, что нельзя в подарок этот день тебе преподнести – снег до слёз сегодня чист и ярок...

* * *

Апрель. Весна уже на переломе. Хотя с утра плеснуло снежною крупой, но вскрылись реки и простор - огромен, и вербой, вербой пахнет под Москвой! Но - помолчим. Под церковкой, на склоне – острее горечь и печаль весной. Здесь, на погосте, под языческой сосной, твой вольный, славный сын, Россия, похоронен. Поэт, мыслитель, каждой клеточкой - артист, он эти рощи и поля на белый лист переселил... И в дни войны и мира свершил свой подвиг - устоял на всех ветрах с трагической улыбкой на губах как равного - переводя Шекспира.

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Заросли или водоросли? Вовне или во сне? Бред.Рожа какого-то недоросля кривляется на стене. Что это - голос любимой? Причитанье ручья? Нет... Похоже - сестрица ведёт врача... Постель - раскалённой пустыней простёрлась... Ползу: - Пить... - Ничего, милый, ничего, будем жить! Очнусь - о, как они вспомнятся! - добрые эти слова... От весеннего солнца закружится голова.

* * *

Междугородние автоматы! Четверка, тройка, ноль девять... И - Голос! Твой. Родной. Неожиданный. И ожидаемый. В долю секунды преодолевший все восемьсот километров проволоки. Голос - живой... Усталый? Обрадованный! Вспыхнувший ярко, как распускается роза: - Здравствуй! Господи! Значит, всё это есть: ты, твои большие, золотистые, карие... Ты, твои недостижимые губы, тараторящие такое, отчего моё сердце взлетает вверх и замирает на высшей точке, в безвоздушном пространстве счастья! А там - недействительны все земные законы. И время, глотающее монетку, даже оно не властно над нами хотя бы на этот миг.

* * *

Друзей моих любовь настигла, как беда. А я - всего лишь совладелец тайны, единственный, скорей всего - случайный. молчу. Об этом - никому и никогда. Я лучше вам спою о том, что первый снег просторной ночью над москвою кружит. И хлопья белые предвестниками стужи влетают в комнату мою, в тепло, на свет... Я лучше вам спою о том, что у крыльца большого дома мёрзнет куст рябины, о том, что тлеют и горят её рубины, давно готовые на всё и до конца. Я много книг прочёл, но вёсны возвращать не научился, как ни горько это. Но как же быть с призванием поэта и вечной жаждой – всех бездомных утешать?..

ПЕСЕНКА О ПЕСЕНКЕ

Р.Добровенскому Присел человек на пенёк, травинку-былинку узрел, мать-мачехи первый цветок... И, голову вскинув, запел! Сидит себе и поёт. Такие придумал слова, что облако к облаку льнёт, смелей зеленеет трава. Зачем-то куда-то он шёл, но - сел. И колени обняв, поёт! И ему хорошо. И в этом он, видимо, прав! Как ласточка лёгок мотив, прозрачен без всяких причин. А мы-то всё пользы хотим от песен. А сами - молчим...

* * *

И всё, чего любимая касалась – цветы, янтарь и море за окном – всё новым тайным светом озарялось, всё оживало, пело, и переливалось... И, может быть, не зря – всю жизнь потом ему везло: он вспоминал минуту, сирень в стакане, мошку в янтаре, и свет в глазах, смеющихся под утро ему и морю, Латвии, заре.

* * *

Всё было в моей родословной - роман еврея с ливонской полячкой, и в русской деревне осевший цыган, пленённый степенной кержачкой. Всё было - купец, костромской голова, крестьяне и поп с попадьёю. Как странно мне слышать все эти слова! Но сам-то я что-нибудь стою? Надеюсь... Ведь жизнь не закончилась мной – и дочь уже тянется вровень. И славной татарочкой, другом, женой мне сын ясноглазый дарован. Ветвись, поднимаясь из тёмных глубин, цвети, родословное древо! Праматерь, сквозь толщу кровавых годин взгляни и возрадуйся, Ева!

* * *

Проснуться, как вынырнуть: в молодо-зелено, в солнечно-ветренно, в празднично-весело! Проснуться - как вынырнуть из толпы навстречу: - Здравствуй, любимая! Рядом - пригородный перрон. - Слушай, едем считать ворон, едем - осенью надышаться, по цветным перелескам шляться и, под елью от дождика прячась, целоваться! Едем! Солнце встаёт всё выше. Господи... Как я тебя люблю! Просыпайся, родная, слышишь? - Слышу... А кажется - будто сплю...

* * *

Даже если б всё начать сначала, наломал бы дров, как в двадцать лет, лишь бы песня снова прозвучала, снова позвала встречать рассвет! Чтобы ты сквозь этот воздух синий рядом шла, светилась, пела мне, и себя, как парус на волне, чувствовала вольной и счастливой!

СОВРЕМЕННАЯ СКАЗКА

Принц, изучающий виды снежинок, считал, что в мире нет интереснее, прекрасней, и может, даже - полезнее необычной его профессии. Кроме него в этом что-то видели только двое - один в Антарктиде, другой - в Гренландии или в Лапландии. И оба с ним переписку наладили. Но не знал английского принц. И письма ему читала учительница из соседней вечерней школы, молодая - весь нос в веснушках. Вместе писали они ответы, передавали коллегам приветы. Потом она ему чай заваривала, разговоры с ним разговаривала. Смотрела более, чем уважительно. Но принц учёный вставал решительно, благодарил, набрасывал плащ, и уходил, уходил - хоть плачь! – не замечая глаз её тихих, не зная печалей её великих, не зная цены её новой морщинке... А в мире - парили, царили снежинки. И там, где ступали его штиблеты – снег превращался в лёд. А ей удавалось гулять по саду, не повредив ни одной снежинки.

* * *

Из полумрака стеклянной будки, из полночи этого стихотворения звоню тебе: давай поболтаем немного! - о чём угодно, ведь я догадываюсь: тебе давно уже хочется расплескать тишину, на дне которой мерцают два-три слова... Я слушаю. Говори! Что? Погода? Погода у нас прекрасная! – дождь, как в том январе... Что ты... Это тебе - спасибо! Десять лет, а у нас с тобой ощущение - это было не далее, как вчера. Дети? Дети в порядке – растут, шалопайничают. Да... Да... Да... А вот это, пожалуй, зря. Возвращайся, пиши свой диплом поскорее и - приезжай! мы уже успели соскучиться. Слушай, лапонька... Что за чёрт? Странно... Наш разговор прервали. В будку стихотворения - очередь. По стеклу - монеткой стучат.

* * *

Спросила: - О чём задумался? Он вздрогнул. И впрямь – о чём? Он видел даже не улицу – сад, полный цветов и пчёл. Под воздушною яблоней белело, словно снежок. Чистотой и прохладою вечер касался щёк. И, проникая в лёгкие, растворялся в крови. - Где ты? – спросила, - Далёко ли? - Да. На краю земли… Обнял. Глаза прикрытые тихонько поцеловал. - Любишь? - Какая хитрая… Так я тебе и сказал!

* * *

За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? О.Мандельштам Кого благодарить за это счастье, за эту боль сыновнюю в груди, за то, что в предвесеннее ненастье своё дано мне поле перейти? Увидеть влажное свечение на рельсах, как в юности - познать и даль, и ширь... За то, что на сырых снегах апрельских живой, румяный - прыгает снегирь. Кого - за то, что выжили берёзы благодарить? Пред кем на землю пасть за то, что у поэзии и прозы есть тайная, своя над сердцем власть? Кого благодарить за эту бездну весеннюю, за счастье - в ней парить. И даже - пусть! - за то, что я исчезну!- кого, скажите, мне благодарить?