Лирика. Казанская Тетрадь

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

В зеленом скверике казанского кремля нашёл тетрадку на скамье. Её поля испещрены стихами были густо. Заметки, мысли, кое-где и чувство проглядывали... Изучив тетрадь, хочу всё то, что было в ней, издать. В стихах порядка не было. не скрою. Не знаю - сделал ли я что - порядка для... Но и в осколках зеркала порою вдруг отразятся небо и земля. А что в стихе способно отразиться? Тут мой редактор вправе рассердиться, но я с улыбкой отвечаю: - Виноват... - Так автор рукописи вам ни сват, ни брат? - Да, я не знал его. - Выходит - плагиат? - Э, нет... Но сочинители - шалят... мой скромный современник пожелал остаться неизвестным. может - знал, как иногда калечат деньги, слава... Я за собою оставляю право оставить всё в том виде, как нашел. Договорились? Вот и хорошо.

* * *

Одни придумали бога, взглянув на щедрое солнце. Другим он сам явился однажды в образе белобородого облака. Но не было, не было, не было бога ни в мечети, ни в церкви. Были только слова, настраивающие душу на возвышенный лад. Поэзия - лучшая из религий! В моей мечети Шекспир с Хайямом сидя, слушают старца Овидия, историю горестную его... В моей мечети Тукай с Дэрдмендом почти столетие спорят тихо. И Пушкин с Евгением Боратынским о Чаадаеве говорят.

СТИХИ О НАШИХ ИМЕНАХ

Отца моего, лишь родился на свет он, родители - Фатима и Фаттах – назвали не как-нибудь - Архимедом. Имя, не частое в наших местах. У нас сыновей называли Ахметами, Галимджанами... Старые имена вдруг забылись. За парты села страна. Молодая... Все думали стать Архимедами. Чтобы землю враз повернуть на единственно верный путь, называли детей Октябринами и Комбедами. Мою учительницу немецкого языка звали Кима - в честь комсомола. Знакомый инспектор Госстраха - Марек именуется в паспорте - Мирпожар. Да и я своё имя - Алмаз Архимедович произношу при знакомстве с улыбкой. Но недавно - царапнуло. Сын приятеля вдруг позавидовал: - Вот так имя! А я-то просто Хасан...

* * *

Привет Европе! Азии - поклон! Урал, граница двух миров - мой дом. Проездом здесь бывают те и эти. Но разве проживёшь чужим умом?

* * *

Не жди пониманья, признанья, поверь, что и это - пройдёт. Но - чу! - из глубин мирозданья струна золотая поёт... Ты, может, единственный - внемлешь далёкому пенью её. И веришь в призванье, и меришь тем пеньем своё бытиё.

* * *

Алмазу Монасыпову Родная дочь равнинной бури, звенящая в висках, в веках, в извечной хмури - о лазури тоска... И этот вечный страх - что оборвётся нить надежды и лопнет звонкая струна... О Музыка! А что - невежды... Для них молчит курай, безмолвствует зурна...

* * *

Мы - булгары. Мы блоковские скифы. Творцы легенд. И сами - полумифы. Мы вечны, если весь корабль подлунный не налетит нечаянно на рифы.

СЮЮМБИКЕ

Плохо, плохо царице казанской спалось, словно старый дворец продувало насквозь. И приснился тревожный, пугающий сон – будто город Иваном уже окружён, и горят вдоль Казанки ночные костры и колючие пики дозоров - остры... И она поспешила к высокой стене. И стрела просвистела над ней в вышине. Вдоль Казанки и вправду - белели шатры и - горели, горели, горели костры... "Сколько крови прольётся - и этой и той, сколько крови отравлено будет враждой... Значит, ложь - христианство, бессилен Коран... Грех ты на душу примешь, Великий Иван! Если царство моё ты задумал стереть, я сумею достойней других умереть!" И царица на башню легко поднялась, постояла, холодной звезде помолясь, и закрыла глаза, и - рванулась во мрак... И - проснулась. И сон был не в руку. Не так довелось умереть. Были - плен и позор. Только сон её помнится людям с тех пор. Знать, кому-то она рассказала о нём, и горели глаза её прежним огнём! И летит сквозь века, словно птица в тоске – золотая легенда о Сююмбике.

КАЗАНЬ В ДЕТСТВЕ

В. Лобову За Булаком, между бензоколонкой и автобусным парком, в сквере, разбитом неподалёку от Сенного базара, три атланта с макетом земного шара ходят днём и ночью по кругу... Я мальчишкой был. И однажды утром мне дружок на бегу сообщил восторженно, звонко, что - к чёрту взлетела бензоколонка! Прибежали мы, всё как следует осмотрели... Где - ни стёклышка в окнах, а где - с трудом уцелели. И усатый сержант со значком, (- Дядя, что за награда?) грудь расправив солидно, обоих послал куда надо... Мы ещё потолкались. Потом - посмотрели и ладно! Ничего не поняв, не узнав, повернули обратно... Много в памяти годы всего нанесли, намешали. Но запомнилось всё-таки: три силача удержали шар земной. И это было прекрасно! Остальное забылось, иль брезжит темно и неясно.

УЕЗДНАЯ ИСТОРИЯ

В далёкой юности с помещицей бедовой гуляя над рекой среди берез, он тронул сердце ветреницы вдовой и сам влюбился по уши, всерьёз. Гостя в имении соседки, каждый вечер, когда прислуге позволялось отдохнуть, он целовал, смелея, руки, губы, плечи, и в пене кружева - взволнованную грудь. Но что он вспомнил, умирая нищим в домишке, проданном роднею за долги? Миг, в шалопае - человека разбудивший. Там, в девичьей, где из её руки он вырвал хлыст, над мастерицей занесённый, при всех - сложил его и вышвырнул в окно. И встретил темный взгляд хозяйки потрясённой. И - выдержал... А дальше - всё равно! - о чём она, глотая злые слёзы, кричала вслед... Расстались. Навсегда. Шумят над сельским кладбищем березы. Кувалдой - вдребезги расколота плита.

ЛОБАЧЕВСКИЙ

Отчуждённый, строгий взгляд с портрета... Для всего студенчества - отец, первый ректор университета, странной геометрии творец. Это он - учёной точной речью так смутил свой многомудрый век, что доклад - молчанием был встречен и недоумением коллег. Я не знаю - кто еще на свете столь непризнан, так непонят был. Лишь Господь труды его заметил и - терпеньем высшим наградил. Этот подвиг мысли, благородства, мужества высокого урок не закончит сквозь века полёт свой, этот путь - поистине далёк... Так пускай почаще в нас с портрета смотрит испытующе мудрец, вечный ректор университета, новой геометрии творец!

* * *

Казань, обмелевшая лужица куда-то в века отхлынувшей Азии. Сто мечетей без минаретов. Обезглавленный храм в кремле. Читаю историю. Создан театр. Сгорел. Отстроен. Опять пылает... Читаю доски. Великие люди здесь бывали проездом. Читаю вывески. Золотом, золотом, не по-русски, не по-татарски: ПЕДАГОГИЯ ИНСТИТУТЫ или и вовсе: РАДИО ТРАНСЛЯЦИЯ УЗЕЛЫ

МОНОЛОГ ДЭРДМЕНДА. 1905 ГОД.

На музыку и живопись запрет был нашими святошами наложен. Стихи, как ассигнации - на свет разглядывают... - Больно дух тревожен... Путь просвещенья - гибелен и ложен. Предел творенья и дерзания - Коран, и в этом спорить с богом - грех для мусульман... Очнись от спячки многовековой, яви, Восток, былую мудрость миру. Не поклоняясь прежнему кумиру, воспрянь душой, твори, и стань самим собой!

* * *

В родную землю звонкий свой курай весенней ночью посадил Тукай, шепнул два слова, и курай - листвою брызнул, расцвёл, стал деревом, и - ахнул отчий край!

* * *

Седой Урал уже заметно сдал, он облысел, богатства - пораздал. Что внукам суждено? - читать Бажова, вздыхать, и думать, что родиться опоздал...

* * *

Береженого – Бог от Судьбы бережет. Ставь на карту не двадцать копеек – Живот! А обманет Судьба, как шальная цыганка – Улыбнись! – ведь цыганка обманом живёт.

* * *

Звеня овсами и щетинясь рожью и густо в небо трубами дымя, живёт разноязыкое Поволжье, моя разноплемённая семья. И в русской речи – плавной и певучей, её притоков сила и игра живёт, звучит одной струёй могучей, лавиной, грозной, как татарское “Ура!” * ________________________ “Ура!”(тат.) – Окружай!

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ

В огромной стране, где любимой пословицей было: "Я - человек маленький..." он выбрал себе высокое имя: Велимир, Председатель Земного Шара. Но это - поздней. А начало - в Казани. Нищий, странный студент естественного факультета вдруг почувствовал силу расщеплённого слова, транc-УРА!-новых, разлетающихся кузнечиками понятий, и склонился, и разглядел мгновение, "крылышкующее золотописьмом"... Потом: - Сумасшедший! - Гений! - Антихрист! - гремели проклятья и славословья. Солдатчина дух на плацу выколачивала. Мял в медвежьих объятьях Бурлюк. Рождались и лопались школы и школки. ...Гуль-мулла, заклинатель трав, косноязыкий язычник Хлебников как глухарь - два крыла шинелёнки драной - своё токовал, толковал своё. Вечно голодный, худой, как вобла, он бродил по огромной, простреливаемой земле, тревожа умы - Пророк Запредельного, необъяснимый, как Тунгусский метеорит. Путь его светится и не гаснет. И Слово - излучает тревогу. Так поступает с людьми Природа, когда молчать ей невмоготу.

* * *

Пришла Гора к Магомету, а его, как всегда, дома нету. Видно, ходит, ислам проповедует... Рассердилась Гора как следует! Возвращаясь, стерла с лица земли города, что по камешку мы возвели. Две державы в священную ввергла войну, а одну, островную - пустила ко дну. Было это иль не было - нынче уже не поймёшь. Но - пятнадцать столетий пугаются девушки грома... Магомет, дорогой, если в гости зовёшь, будь и сам - не в гостях, не в разъездах, а дома!

* * *

Эрику Аухадееву Школа славна многими вещами. Как способен был любой пострел… Тот прекрасно шевелил ушами, тот – на спор кусок портфеля съел! Пестовали мы свои таланты, каждый в чём-то был неповторим. Тот по росту годен был в атланты. Этот – убегал из дома в Крым. Выросли. Строгаем, пилим, рубим, сыновей растим, хлеба печём. Отдаём себя тревожным будням. Подпираем Родину плечом. А таланты – посудите сами, пригодились как-то, да не все. Мы всё реже шевелим ушами. Не летаем – просто спим – во сне…

* * *

Вл. Ченцову Нет, уравненье колебания струны при всей премудрости - не объясняет пенья, не отменяет ни тревоги, ни волненья, ни слез, которые светлы, но - солоны...

* * *

Лектор шустро сыпал именами, видно - в деле был не новичок:: Кант, Камю, Феллини, Мастрояни, Лем, Шукшин, Тарковский и Хичкок... Лекция закончилась - расстались. Одного мне не забыть никак: у него глаза не улыбались, в них под слоем льда - клубился мрак...

* * *

Друг мой в январе слетал в Европу и привез жене пучок укропу. Третий месяц думаю об этом: что бы он привёз оттуда - летом?!

* * *

Непредставимый труд не вложен - плетью вбит в сооружение священных пирамид. Мы называем это - памятник культуры. Абсурд. Загадка. Восхищение. И - стыд...

В ГОСТЯХ У ГЕГЕЛЯ

Философ потрясающе логично весь мир по полочкам “системы” разложил И якобы прекрасную античность, и тот холодный век, в котором жил. Посмел. Низверг не одного кумира. Поставил Дух и Разум во главу угла. И выстроил свою картину мира. Какой она законченной была! Идём. Немеем. Из музейных комнат выходим... Чудо! - яблоня цветёт... Так беззаконно! Так - по всем законам! А впрочем, может - всё наоборот!

* * *

Бульдозер давит груду телевизоров. Мир формирует время и людей. Юнец товарищу даёт пластинку списывать. По таксе. Такса нынче – пять рублей.

* * *

Как часто на лице у человека - следы забот и требований века. Как редко - Парфенона светлый след иль странный отсвет колоннады Баальбека.

АРХИТЕКТУРНАЯ МАСТЕРСКАЯ

- Без мечты, понятно, никуда... Но когда мечту пускают в серию, ахнешь - голубые города вновь и вновь выходят дымно-серыми. Вроде - столько вложено труда, мучился, недосыпал неделями... Выцветают краски акварельные – и опять стандарт, белиберда... А соседка точит карандаш, скальпелем сверкающим играет. Ей по виду - тридцати не дашь, а талант - как осень, догорает. Бабье лето - десять кратких дней. Язычок пугающе-насмешлив. И всё чаще побеждает в ней трезвый, равнодушный взгляд на вещи. Спрашивает: - А тебя утешит, если возле глыбы голубой пьяный парень, от тоски - рябой, в городе твоём тебя прирежет? Что я ей отвечу? Новый лист, кнопками на кульмане распятый, ждёт моих решений, снежно-чист... Как ни трудно, Муза, будь крылатой!

* * *

Брань из окна над проспектом витает. Вечная присказка: - Зла не хватает! Словно плеснули в лицо кислотой. Зла - завались... Тяжело - с добротой...

БАЛЛАДА О ВЕЧНОМ ГОРОДЕ

Я шёл по пустыне песками сомнений, караванной тропою жажды, и перед взором моим, как мираж, плавал кристаллу подобный город. В башнях, украшенных дивным орнаментом, в разноцветных веселых флагах, город, счастливый зеленый город умельцев, поэтов и мудрецов. Но с каждым шагом моим, я видел - с городом что-то происходило. Я камнем в ящерицу швырнул - и в городе меньше стало деревьев. И на привале, заметив росток, который к фляге моей тянулся, я подарил ему каплю влаги - и в городе вырос хрустальный дворец. Я оступался - кварталы рушились. Я побеждал - возникали скверы, новые здания возносились, в огромных окнах пылал закат. Неуловимо и необратимо с каждым шагом менялся город. Я сфальшивил - и целой тучей покинули город мой соловьи. Я им вслед рассмеялся хрипло – к стенам дворца прилепилась пивная. Я о встречном недобро подумал – и выросла каменная тюрьма... Иду. Ковыляю. Песками сомнений. Караванной тропою жажды. О, Город, вечная цель скитаний! Оставь мне надежду – свет лампы у друга в окне...

* * *

С вопросом, свойственным бродяге и мыслителю, он обратился к океану-прародителю: - Неужто я и впрямь возник из плесени? Необъяснима страсть материи к развитию!

* * *

Родина - родовое понятие... Славен род, который зрячей любовью любит. И Родиной - горд.

* * *

Сибгату Хакиму Меня всё чаще мучает, изводит несовершенство слуха, языка. Не то, не так - и в лучшем переводе сказала сердцу братская строка. Она звучит во мне, но я не в силах её по-русски передать - она иную даль навеки воплотила, иной раздольной музыки полна. И пусть одно над нами дышит небо, "улым" звучит нежнее, чем "сынок". На каждом поле - привкус свой у хлеба. Свой лик имеет каждый колосок. Хвала Аллаху - абсолютных копий в природе нет, она не терпит их. И братья, мы живём среди подобий и вариаций - творческих, живых... И да простятся мне мои грехи! – я слышал, как верны своей природе, звучат живые, настоящие стихи не в переводе - на своём родном, в народе.

* * *

- Всё ветер в голове! За тридцать – пора бы и остепениться!.. А я смеюсь: - От слова "степень", что ли? Мой путь вольней, я - степь, я - ветер в поле!

* * *

- Сочини, поэт, стишок, только чтоб не скучный, чтоб пробрало до кишок от твоих созвучий! - Кто ты, дядя, чем живёшь? - Я – водопроводчик. Нужен кран – ко мне придёшь, как ни горд – заскочишь! Сам ведь знаешь – без воды ни туды и ни сюды, в горле б пересохло… - Что ж с водой—то плохо? Ты и молод, и румян, ну а воду часто видим только по ночам. Чья вина? Начальства? - Сразу видно, что поэт ты, но – не великий. Потому воды и нет – вся уходит в книги! Посмеялись. Уходил он довольный, важный. Что ж, стишок я сочинил. А с водой – всё так же.

* * *

Опять невнятица, пустой тяжелый шум холодных слов, летящих мимо, мимо... Измученный, напрасно тщится ум понять всё это... Суть - неуловима.

* * *

Январь. Обида, Душно. Колко. А память крутит стрелки вспять. Там - детство: подарили ёлку и тут же уложили спать... Подушка жаркая измята. Молчи, молчи! А в горле - ком. И ночь глуха и необъятна за тонким ледяным стеклом.

* * *

Не пощадили... И на смертном ложе настигли, душу отравили навсегда, уже неважно - правдой или ложью... Неужто ты себе и это сможешь простить, когда уже стряслась беда?

* * *

Уехал художник из города, такой-сякой и разэтакий... Сбросив осеннее золото, деревья голыми ветками долго махали вслед ему... Ветры поналетели - лужи к часу рассветному бельмами обледенели. И тишина гнетущая краном на кухне тешилась. Но палитра цветущая городу не примерещилась! Мерзнут дровишки в штабеле. Мы не зря их пилили... Не думайте, будто ограбили город, будто убили душу тысячелетнюю отрицанием сказки. К другу входя в переднюю, вижу - пылают краски, освещают всю комнату вечным светом надежды! Бродит мальчишка по городу. И все дворы - белоснежны...

БАЛЛАДА О ДОВЕРИИ

Много дней караван, утопая в песках, по тропе караванной спешил. Был реальностью только песок за зубах, всё иное - одни миражи: то воздушный дворец до небес, то глаза луноликих принцесс, то озера с холодной водой ключевой, то зеленый пальмовый лес. Нам хватало воды и хватало еды, и верблюды уверенно шли. Мы шагали вперед и не знали беды, презирая в душе миражи. Не бывает дворцов до небес, не бывает прекрасных принцесс, не бывает озер с ключевою водой, на земле не бывает чудес! И когда мой товарищ увидел вдали свой мираж, я его удержал. Там зеленый фонтанчик у края земли, над горячей пустыней дрожал. - Видишь - пальма у края небес? - Брось, старик, не растут они здесь, это самый обычный пустынный мираж, на земле не бывает чудес... Но когда мы пустыню прошли, в чайхане нас чужие слова обожгли: мимо пальмы, единственной в этой стране, мы - действительно мимо прошли... И тогда мы с коллегой моим постепенно нарезались - в дым! Так уж принято было в быту кочевом, где иных не бывает чудес...

* * *

Стихи - дворцы из жести, из картона, из аллюминия, бетона и стекла. А девочка - Поэзия - бездомна... В чертогах этих ей не снять угла.

РЕЦЕПТ

Возьмите какой-нибудь меридиан. Лучше - потоньше, понеизвестней. Гринвичский - не советую: слишком знаменит и скорей всего - охраняется. Итак - возьмите меридиан, сложите вдвое, и, смазав клеем, аккуратно - виток к витку, намотайте на ус... Если к вечеру вы обнаружите, что за этим занятием - жизнь пролетела... Не огорчайтесь - вам есть что вспомнить, есть что детям порассказать.

* * *

Государства, века от жары, от безверья, тоски стали горстью песка. Беспощадны такие пески. Но на глиняной плитке уцелели в песках письмена, вздох о женской улыбке, о глазах, как морская волна... Море? Ты подступило, влажным ветром лизнуло висок? Но откуда - в пустыне, в жёлтом зное, где пыль, да песок? Впрямь - дохнуло озоном, и волна, подбегая ко мне, голубым и зелёным отливает... И я - на коне! Я смотрю в твои очи, полонянка, и чую беду: этой дьявольской ночью я тебя украду, украду у поэта, который так тебя вдохновенно воспел, что столетья для вора и пустыня - уже не предел!

* * *

Оглянись, окинь простор безбрежный. Вниз, на спуск сломился путь земной. Как вершина в шапке белоснежной молодость сияет за спиной. Неужели ты на той вершине побывал, в снега впечатал след? Всё тесней ущелье, меньше сини. Оглянулся - и вершины нет...

* * *

Мне думать о тебе - как пить из родника, живым и чёрным выйдя из пустыни. Мне думать о тебе - как в небо, в облака смотреть, купаясь в белизне и сини. Мне думать о тебе порой - куда нужней, чем эти строки доверять бумаге. Ревнива Муза... Трудно ей, бедняге, когда мы с женщиной земной - куда нежней.

* * *

Когда я шёл к тебе через пустыню по неживому серому песку, я молод был, глазаст, да ничего не видел... Теперь, оглядываясь, вздрагиваю я и понимаю: мне ни красок, ни уменья не хватит, чтобы написать сегодня мой путь к тебе… Ты - зренье мне дала, все краски мира видеть научила. Не дай мне бог однажды оглянуться и снова - не увидеть ничего.

* * *

Ежедневным бегом - лечат тело. Укрепляя тело - лечат дух. Только надо и лечить умело. Ведь иной - спортивен, лёгок, сух, а души не видно - улетела...

* * *

Двое ставят палатку. У каждого - собственный взгляд. Так сцепились, бродяги, едва топоры не летят! Этот мир переделать сложней, чем палатку поставить. Впрочем, двое в палатке давно уже рядышком спят.

* * *

А на закате начинал светиться глетчер. И это чудо повторялось каждый вечер, как будто - чтоб о вечности напомнить включал ледник таинственный диспетчер.

* * *

Над пропастью бездонной повисать, не дурью маяться - товарища спасать. И уж потом - сложить такую песню, которую не грех и записать.

* * *

М. З. Свои у каждого способности, свои у каждого возможности. Исследуй всё - вершины, пропасти, но будь повсюду - выше пошлости!

* * *

Ищи друзей! Пока их тесным кругом ты окружен - не совладать с тобою вьюгам. Вино и то - перестоится, скиснет. А друг с годами станет старым другом.

* * *

Жизнь - подарок. Налетай, не жалко, всех дарю от своего подарка! Скряга поле жизни переходит – никому ни холодно, ни жарко.

* * *

В горы пошёл я, в горы, радуясь свету, простору, шёл к вершине упорно, и вот я стою на ней. Одолевая гору, думал - с горы, бесспорно, я не замечу вздора, главное станет видней. Но - попирая гору, встал, и – сжимает горло: земля настолько огромна, что не видать - людей...

* * *

Кисть, резец, перо, смычок артиста – всё зовёт понять и породниться. Нет, культуры - враждовать не могут. Творчество - рожденье, не убийство!

* * *

Перевод – синоним преступленья. Или – чудо персотворенья. Что такое дивная секунда? Точный слепок «чудного мгновенья».

* * *

Когда мелеет, как река, язык, иди туда, откуда он возник. Но помни: и язык - не цель, а средство. Ты с целым миром говоришь, а мир - велик.

* * *

Не пишется... И я изрёк угрозу: - Смотри, Аллах, я перейду на прозу! Гром с неба ясного пророкотал устало: - Иди-ка ты, пиит, понюхай розу...

* * *

Самодовольство - подленькое свойство, парадный плащ духовной пустоты. Не оставляй меня, святое беспокойство, пусть даже на тебе - печать тщеты.

* * *

Коварнейшая штука - пьедестал. Не торопись, дружище, стать чугунным, а то и гипсовым... Ведь не один - упал, рассыпался, быть чем-то перестал. А ты для всех остаться хочешь юным.

* * *

М. З. Поклонник критики и гласности столичной, ты знаешь цену им, но сам - иное гнёшь. Из безопасности своей, сугубо личной, готов живое слово свесть под нож. За это не казнят у нас, не судят. Перестраховщик - он незаменим. Мы все уйдём. Он - есть, он был и будет. Бессмертен он. Склонитесь перед ним!

* * *

Жизнь ежедневно тычет носом в грязь, и это – унижает всякий раз. Но тут же учит – выше стать, подняться, и дальше жить, не закрывая глаз.

* * *

А великой птице пэн и жёлтой птице ку достаточно одного взмаха крыльев, чтобы улететь за тысячу ли. Кан Ювэй, "В мире Великого Единения" Навязчивый рефрен звучит в моём мозгу подобно птице пэн и жёлтой птице ку. - Куда ты, старый хрен? Ворона на снегу... А ты - сквозь камень стен, сквозь стужу и пургу... Но стены - прах и тлен. А я - взлетать могу подобно птице пэн и желтой птице ку. Маши, Аэрофлот, винтами вдоль земли! Вне сметы - мой полёт за сотни тысяч ли. Что - непогоды плен? Летим, оставь тоску! – подобно птице пэн и жёлтой птице ку! Летим сквозь вой сирен – на звонкий пересвист великой птицы пэн и озорных синиц. Подобно птице пэн и желтой птице ку мир жаждет перемен, мы перед ним - в долгу. Поклон тебе, Ювэй, последний утопист. Полет мечты твоей как белый голубь - чист. Петух поёт в рассвет своё "Ку-кареку!" и слышится в ответ крик желтой птицы Ку.

* * *

Ахсану Баянову Друг другу на бегу - спешим! - киваем, двух связных слов сказать не успеваем. А в залах, на собраниях всеобщих мы порознь, молча - на судьбу не ропщем. Не то чтоб было не о чем - с трибуны, не то чтоб молчуны и тугодумы, не то, чтоб всем дорогу уступаем, но всё же мы - иначе выступаем. Без нас делёж общественной ковриги обходится и, верно, обойдётся. Пусть это нас вовеки не коснётся! Пусть спорят не амбиции, а книги. Лихим словам и жестам зная цену, из гущи смотрим, издали - на сцену, где происходит что-то так нечасто! И где томится бедное начальство. Когда же все воспрянут, разойдутся, и мы уйдём - зовут семья и труд свой. Глаза твои я вспомню, вид усталый... Подумаю тепло: - Он - добрый малый! Приду домой, достану с книжной полки твои стихи. И в них уйду надолго. Тревожным светом душу вдруг пронижет. На сердце целое весь мир мне станет ближе.

* * *

Две-три мысли веками оттачиваем, сотни жизней на это растрачиваем, но - веками!- оглобли коротки – топором коня укорачиваем...

* * *

Придумали - назвать Поэзию - работой... Галерой, каторгой зовет её любой, кто к ней прикован цепью и судьбой. Ему и воздух - небывалой льготой.

* * *

Когда поэт, зубами чувствуя язык, молчит, как в банку запечатанный балык, что делать переводчику, скажите? Ручью не жить, когда в песок ушёл родник. * * * Змеёй ужаленный - верёвку обойдёт. И опечаленный - не путай яд и мёд. Они порой почти неразличимы. Но кто отведал - разницу поймёт.

* * *

Давно бы мир лежал в развалинах, в золе, когда бы дети – не рождались на земле.

ПРИНЦИП РУБАИ

Две точных рифмы отзовутся в третьей, хоть рифмами не удивишь столетье. Но вольная, свободная строка всегда открыта, словно дверь в бессмертье!

УРОКИ ХАЙЯМА

1 Всё то, что одному тебе дано, всё, чем богат, чем жив и необычен, уйдёт с тобой. И сердцу всё равно: первична глина или дух первичен... 2 Любовь, - мне говорят, - беспечный сон. И жизнь, - толкуют, - быстротечный сон. Любимая, не спи, пока мы рядом! - ведь впереди - всё то же - вечный сон... 3 Трудись, душа! Он прав, завет старинный: вся наша жизнь - мгновения короче. Включают радио, ты слышишь голос дивный, аккорд... И диктор говорит: концерт окончен... 4 Я - муравей. И всё моё геройство в том, что обрёл тоску и беспокойство, найдя в траве поющий черный ящик. Но кто мне объяснит его устройство? 5 Перевод - синоним преступленья. Или - чудо пересотворенья. Что такое "дивная секунда"? Точный слепок "чудного мгновенья"... 6 Любви не хватит - всё уйдёт в песок. Обида взвоет: - Этот мир жесток! Гордыня обобщит: мол смысла в жизни за все века не наскрести на ноготок. 7 Краски мира! И всё это мне только чудится? Первой зелени стрелы, серебряный дождик, распутица. Неужели Весна, если сам я погибну - исчезнет? И надежда садовника, розовых яблонь - не сбудется?! 8 Твердит: - Не так устроен мир, не так! И это всё, что понял ты, чудак? И это всё, что ты сказать решился, из праха встав, и уходя во мрак?! 9 Хайям сегодня невозможно пьян. Он богохульствует, Коран толкует ложно. - Да, видимо, талант - болезнь, изъян... - А ты, мой друг, здоров. И - безнадёжно! 10 ☼ ☼ ☼ Не сдавалась зима, и бураном обрушилась страшным на живые деревья, рыча, как в бою рукопашном. А сегодня - сосульки в сугробы, как в землю - штыки: - Хватит! Кончено! Время - для сева оттаивать пашням!

* * *

Всё живое - ветвится, пустоты заполнить стремится, всё исполнено смысла: восходит, цветёт, колосится. Не напрасно томится душа в ожидании чуда: миг - и песней в пространство продолжена певчая птица!

* * *

Весна. И музыкой весь город переполнен. На смену Моцарту уже грядёт Бетховен! И первая гроза клубится вдалеке, весь мир, как в юности - распахнут и огромен!

* * *

Боюсь, задолго до возникновенья я голос услыхал: - Не возникай! Но я возник. Пусть только на мгновенье, но - повидал неповторимый край – Отчизну, Родину... И, верно, не из книг узнал - что ждёт меня за то, что я - возник.

* * *

Люди тащат и тащат в дома свои всё, что приглянется: телевизоры, мебель, которая завтра - развалится, тряпки, утварь, шедевры цехов ширпотреба... Кто и ради чего с персональным диваном расстанется?

* * *

Как много мы и молча говорим! Смотри - лицо преобразил умелый грим, и в белой маске вечную трагедию всем телом, весь - душа! - играет мим.

ЧИТАЯ КЛЮЧЕВСКОГО

1 Раз в десять меньше было нас. Держава была ещё огромней. Как сияла Слава! Ведь ослеплённых ею, лишнее столетье нас развращало крепостное право. 2 Были - холопы, рабы крепостные, были - бояре, попы, купцы... Не было рыцарей никогда в России. А если и заглядывали, не рыцари - псы. 3 Между китайской стеною и Гатчиной, меж европейщиной и азиатчиной, между Радищевым и Аракчеевым – всё наше прошлое, всё настоящее! 4 Обломовщина или пугачёвщина, и третьего нам даже не обещано. А кто задумается, заклеймим: - Толстовщина! А то и пострашнее: - Достоевщина!

* * *

А. П. Межирову Как задумал царь Иван Васильевич русскую Историю писать, повелел холопам расторопным летописи по Руси собрать. И прочтя всё то, чем володели святорусские монастыри, в гнев пришел: - Ишь мелют, пустомели! Только смуты, распри? Чёрта с три! Вольность новгородскую, пскопскую вспомнили! Нашли о чём жалеть, о базаре вечевом тоскуют! Господи, да это ж - ошалеть! И узнала летопись впервые правку, злой редакторский смешок. Царь два свитка исчеркал в порыве, но - устал, остыл, и оба - сжег. И писать Историю раздумал: тут, мол, хватит рабского ума, холуя пограмотней найду, мол, и пойдёт, напишется сама!

* * *

Булату Галееву Прикосновенье к таинству искусства... О, это запоминается, как вспышка молнии прямо перед глазами, и - без всякой паузы - гром, потрясающий всё твоё существо до самых основ, до последней молекулы. К такому - невозможно привыкнуть. Это всегда случается вдруг: высокое напряжение мысли, короткое замыкание чувств, белая вспышка... И вновь - возвращение к будням, где надо быть человеком. Может быть это - самое трудное. Ты молнию пропустил через сердце, тронул рукой слепящую ветку... Какая там техника безопасности! Но - надо сходить в магазин за хлебом. Принести бельишко из прачечной. Заполнить анкету, автор которой убеждён, что художник - профессия...

* * *

Снесли былинный бор. Желтеет груда щепок. Утрата разума. Растрата нервных клеток. Учёный вычислил: тысячелетний дуб растёт примерно двести пятилеток...

* * *

В моде нынешнего сезона – рюкзачок с баллоном озона, танго "Дед мой в последней роще" и сигары "Дымок Фордзона"...

* * *

Защита волка - стала делом века. Ночь. Улица. Фонарь. Естественно - аптека. Не ново даже то, что хорошо забыто. Кто человека защитит от человека?

* * *

В пустыне сна нездешний мощный голос меня потряс. Он Тайну мне открыл. Он из глубин вселенной исходил, и явно не был человеческим тот голос: - Смотри: зажглась во мраке новая звезда. Вчера была она цветущею планетой. Созрела... Ведь у жизни цель одна – пространству подарить источник света... И в ужасе, вскочив, проснулся я.

* * *

Лень, как известно - двигатель прогресса. Итог и следствие рабочего процесса. В грядущем будет лень нажать на кнопку. И это - мир спасет! - сказал один профессор.

СОН ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ

В придуманной стране придуманные люди сидели себе, слушали продуманный доклад. И по моей вине в зал заседаний птичка, придуманная птичка влетела невпопад. И в тот же миг на ней три сотни ясных взоров сошлось... И птичка замертво упала на паркет. Мне птичку очень жаль... Но знаю - взоры скоро на мне сойдутся. И... Жаль - сна всё нет и нет.

* * *

Переводчик - перевозчик через реку... А река за бортом бурлит, клокочет, своенравна, глубока... Автор - что-то вроде Сфинкса запевает на корме: - Ах, Идель - не воды Стикса, верховой свежак в уме... Где тут жизнь, а где подстрочник, где - искусство, где - судьба? О, загадок многоточья, и крутая лепка лба! Справа - омут, слева - мели. Только дело - не табак! Будет время для веселья, а покуда - пой, кунак! Годы нас не укачали, бросив пены на виски. Пой, собрат, твои печали мне понятны и близки. А улыбку - переводчик и в подтексте сбережет. Зря ли вёслами хлопочем? Вот он - правый бережок! Крут, высок он, между прочим. Но - вперёд, смелей, дружок!

* * *

Как жадно и поспешно он живёт! Схватить побольше, заглотить послаще. Возможно, и раскаянье придёт, но это - дальше, там, не в настоящем...

* * *

Музыка... Молчи, унылый ум! Этой тайны мы не разгадаем. Что тебе твой опыт горьких дум? Музыка... Как вьюга, как самум – обжигает нас и мы взлетаем! Ликованье, слёзы, шторм и штурм! Без неё, всесильной, что мы знаем? Только то, что рай - необитаем, и - мертва пустыня Каракум...

* * *

В. Д. Какие тяжести таскал! И на улыбку сил хватало. Устал? Ещё бы - не устал... Но принял душ, и - полегчало! За семерых один ломил и щедро радовался жизни, и мозг пытливый торопил над безднами - к вершинам мысли. Шутя отодвигал предел. Где - брал умом, где - силой чувства. Казалось - даже пил и ел, жизнь поднимая до искусства! И вдруг - в столицу улетел, туда, где и без нас не пусто... Что остаётся нам? – грустить, что в этом городе над Волгой как прежде нам не навестить дом, где порой – беседой долгой жизнь славно баловала нас и речь - как музыка лилась... Иду я мимо. Поздний час. В знакомых окнах - свет погас...

СКАЗКА О ВЕСЕЛОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Светлане и Валерию Добровольским Жил-был на белом свете веселый человек. Сам над собой смеялся весь свой нелегкий век. Не важно - дождик, слякоть, жара, иль стужи звон – смеётся, словно плакать не научился он. Шепнули королеве, что это он - над ней... И королева - в гневе. А он, чудак, ей-ей, так насмешил бедняжку и весь её дворец, что королева - тяжко вздохнула наконец: - Хорош дурак! Воздайте бродяге по уму: пусть в колпаке, в халате – смешит мою тюрьму... Нет, стражу тоже жалко: у каждого - семья... Что скажешь ты, служанка смешливая моя? Служанка чуть надменно взглянула из-под век... Пошел за ней сквозь стены весёлый человек. Под крышей - новоселье и - свадьба! Сколько дней в каморке шло веселье – не помню, хоть убей! Когда нарядный аист детишек им принёс, они и тут - смеялись с детишками - до слёз! Нашли смешной домишко, сбежали из дворца. В том доме даже мышка смеялась без конца. И медный колокольчик, смеясь, весь дом будил, когда я между прочим к ним в гости заходил.

* * *

Всё трудней объяснить коллеге суть проблемы, которой занят. Временами сам Академик признаётся - всего не знает... Всё трудней разобраться – что же происходит в лаборатории, в институте, в мире, в истории... Что же - ляжем и лапки сложим?

* * *

Мой разум - спичка, вдруг зажжённая в ночи. Но от неё огонь гудит в печи, и блики на щеках, в глазах любимой пляшут. Сядь рядом с ней, поэт, и помолчи.

* * *

Летит, гремит сквозь ночь трамвайчик прыткий. Всего одно - среди погасших лиц – живёт, подсвеченное внутренней улыбкой, и тихий свет струит из-под ресниц.

ЖАЛОБА

Он на колени падал, он молил, твердил, что хочет стать рабом моим счастливым... И я сдалась. Как быстро он остыл! И стал, как все рабы – угрюмым и ленивым.

* * *

- Не живём, не заладилось как-то… Каждый ищет причины свои: - Не хватило внимания, такта… - Уважения, то есть – любви… Ах, кому и чего не хватило – не судите, не троньте – болит! Дай ей, небо, здоровья и силы – встать, подняться над морем обид. Ей без наших теорий, догадок – жить, детишек растить, поднимать. Этот труд в одиночку – не сладок. Тем доподлинней звание – мать! И права она, если пророчит: - Выйдут в люди мои бубенцы! В мире нет матерей-одиночек. Одиноки лишь волки-отцы.

* * *

Не в два - в четыре глаза ждал. Придёт! - себя устало убеждал. Ты не пришла. Вполглаза удивился, что день - блистал, а на березе лист дрожал.

* * *

Разбужены дали лесные, и зимняя шкура тесна. В Татарии, в сердце России – опять закипает весна. Бурлят по оврагам потоки, уносят усталость и муть. И звонкой трещёткой сороки в лесу обозначен твой путь. Оттаявшей тропке доверясь, броди, заблуждайся, молчи. Сквозь мертвые листья, как ересь, пробились травинок лучи. Как нимбом, зеленой щетинкой пригорок любой освещен. И стайка синиц сонатинкой взлетает... И дух твой смущён. Во всей этой музыке бедной есть что-то такое, сродни томленью любви безответной, где, путая ночи и дни, живут неотвязные мысли и грустные очи глядят... Весна закипает в Отчизне. Так что ж соловьи не летят?

ВЕЧЕРНИЕ ВИЗИТЫ

1 Пришла Тоска. Глумилась, малевала портрет мой синей, мёртвой краской. Мало, мало – нашла стихи и тут же в клочья разорвала: - Я не Тоска! - кричит, - Я - Жажда Идеала! 2 Пришла Идея. Говорит: - Служи! Уселась в кресло, нагло закурила. Я делал другу для диплома чертежи. Не уходила - говорила, говорила... 3 Пришла Печаль. Таинственней лица я не видал, чем у моей подруги. Сидела. Но не проронила ни словца. Потом - ушла. Другому скрашивать досуги. 4 Пришла такая - дух перехватило! Перевернула дом, всю жизнь перекроила. - Ты кто такая? - охнул, сам себе не веря. - Твоя любимая, - и очи опустила...

* * *

Не улыбайся так, я этого не стою. Твоя улыбка кажется порою такой же, что однажды просияла, потом - столетьями искали город Трою!

* * *

Талантом внешней, неглубокой красоты Природа женщину одарит ненадолго. Иное дело - дар любви и доброты. О, если это есть - то навсегда, от Бога!

* * *

Славного сына ты мне родила, славное имя сыну дала. Славно, что служит кроваткою сыну ящик от письменного стола.

* * *

Стрела, из лука пущенная прадедом, вчера пропела над кроваткой сына, и он хотел поймать её - схватил... Как долго на ладошку обожжённую мне дуть пришлось, пока доверил он извлечь занозу. Это было больно. Но он не плакал. В первый раз – терпел.

* * *

Не старость, нет... А всё же первый снег сверкает, чист, стеклянно-сух, бесстрастен... Ещё вчера его слепой набег, его круженье я назвал бы счастьем!

* * *

- Как живём-поживаем? Ответил старик: - За сто лет ничего, помаленьку привык. Нагляделся всего - и веселья и бед... Интересно - как там?- где пока что нас нет…

* * *

Отцовскую могилу кроет вьюга. Догадка тайная и тут же - тень испуга: нет, нет, не прав, навек неправ сказавший: "Нас нарожали, чтоб забыть друг друга..."

* * *

И хочется, да не дано узнать - в чьи руки попадет твоя тетрадь. Найдёт ли отзвук в сердце человечьем. Зачем иначе в море камешки кидать?

* * *

Снег, нереальный, театральный снег густыми хлопьями, бесшумными крылами парил, кружил, взлетал, касаясь всех – протянутых ладошек, щёк и век, прилипчивый, цветной, сродни рекламе для иностранцев – «Русский сувенир», сродни улыбке белозубой негра, в толпе казанской… Верно – тесен мир! Добрей и праздничней – в вечернем блеске снега…

ПОЭТ НА ПРОГУЛКЕ

- Привет! - прохожий на бегу, как паровоз, мне прокричал... Но кто он? - вот вопрос... Ещё один кивнул. И тоже - незнакомый... Ах, что-то близится, не слава, так склероз!

* * *

Он слово чувствовал. Но - понял: нелегко, трудом даются истины крупицы. - Талант? - морока... Время истекло. И вот - гроза над Камою клубится. И молния, ударившая в грудь того, кто в гордости – отверг своё призванье, всех опалила, как небес напоминанье о долге в главном – не солгать, не обмануть.

* * *

Богом забытый - ты им не забыт, нет, для чего-то тебя он хранит, тайно в тебе его замысел зреет. Даром ли холод предчувствий знобит?

* * *

Бездну мрака суждено познать, ватного бессилия утробу. То, над чем нельзя подняться, встать, невозможно... Но и там - попробуй!

* * *

Просыпаюсь, чую: - Помер... Думаю: - Вот это - номер! Лапки ежели сложить, братцы, как же дальше жить?!

* * *

Кристаллик сахара имеет форму гроба. Случайность это или всё-таки намёк? Какой денёк! Давай, присядем на пенёк и жизни горестной порадуемся оба.

ДВЕ ЭПИТАФИИ

1 Под этим тяжким камнем спит артист. Его призваньем был художественный свист. Поверьте, надо быть действительно артистом, чтобы прожить одним художественным свистом! 2 В чём жизнь виновата? В чём смерть виновата? Не надо печалиться, плакать не надо. Когда-то и я был живым и весёлым. Жаль только, что всё это было когда-то!