След ласточки 2

* * *

Бедной мысли вечное круженье в языке, прозрачном не до дна. Существует слово УБЕЖДЕНЬЕ, корень в нём - вы слышите? - БЕДА. А ПОБЕДА - по беде хожденье – торжество кровавого труда, "от успехов головокруженье", где БЕДА и вовсе не видна... И забыты древние заветы после битвы - за одним столом помяните трапезой, ОБЕДОМ всех, кто жертвой пал в сраженье злом. Но - не торжествуйте, не ликуйте, а воздайте должное врагу. Вместе с ним о павших победуйте, у одной беды на берегу...

* * *

Вл.Леоновичу Дождичек осенний - бедосей, мелкий и задумчивый, неслышный. И звонки, и голоса друзей из другого мира, где я лишним слишком долго чувствал себя, свой отъезд в Россию торопя... Никогда туда я не вернусь, как Россия - не вернётся в Русь. В этом убежден я жизнью всей, дождичком по кличке "бедосей".

* * *

"Сотри случайные черты..." Александр Блок Отвергнув бремя суеты, я взялся, холоден и ясен, стирать случайные черты, и понял, что мой труд - напрасен. Что в мире нет случайных черт. Все - до конца необходимы. Тень лишь подчеркивает свет. И надо всё прощать любимым.

* * *

Твои глаза - прекрасные, живые, всепонимающие, даже в дни разлуки мне светят с фотографий и портретов улыбкой тайной, женской, несказанной, которую мне с чем-либо сравнить – кощунством кажется, мальчишеством, изменой.

* * *

Гомеру - если он существовал, Олег обязан был идеей дерзкой – прибить фамильный свой варяжский щит к проломленным воротам Цареграда. Потом, потом - азовские походы, и покоренье Крыма и Кавказа, и волны - от Одессы до Батума, гекзаметры, увенчанные пеной, кудрявый, черноморско-византийский, спор почитателей Корана и Христа. Шекспиру, если он существовал, обязаны мы северной столицей, Петрополем, большим окном в Европу, где нас улыбкой саркастической своей Вольтер приветствовал, когда Суворов - Альпы во славу отпрыска царицы штурмовал... Но странное желанье Достоевского вернуть России Цареград - Константинополь, не то же ль самое, что сапоги омыть в волнах зеленоватых океана Индийского, о чем когда-то думал несчастный узник во владимирской тюряге, создатель "Розы мира", Даниил... (А Жириновский - тот в "глазок" за ним подсматривал...) Чем нам аукнутся сегодняшние ритмы? С кем породнимся – с эскимосами Аляски? "Под небом Африки моей" – строку из Пушкина напишем на знаменах боевых?.. Какой компьютер разрешит задачку – "Куда ж нам плыть..."? С каким сражаться ветром? Непредсказуемая, как всегда, Россия вступила в новый ХХI-й век.

* * *

Сколько их, из тьмы небытия к нам, живым, взывающих: "Живите! Помните - когда-то жил и я, а зачем - не помню, извините... Но - не это важно. Вы умней, вы поймете, бездна - не преграда. Лишь бы пел и щелкал соловей в деревах и майская отрада – пышная вскипала бы сирень через край кладбищенской ограды, лишь бы светом был наполнен день..." Мёртвым больше ничего не надо.

* * *

Что-то слишком хрупкое - сломалось в чуткой, умной, молодой душе, и она во весь опор помчалась, вот её и не видать уже – скрылась в мельтешне огней, летящих за неразличимый горизонт. Загляни в пустой почтовый ящик, там - кленовый желтый лист, письмо от подруги-осени... Краснеют венами - прожилки на листе. Жаль - читать их люди не умеют. Слишком много тайны в красоте, в разветвленьях, капиллярах, клетках, заблудиться в этом так легко. ...Яблоко, привязанное к ветке бабушкой для внука - далеко от родимой яблони умчало, аж через пролив - на океан. Где он - праздник светлого начала? Скучный, плотный лондонский туман...

* * *

Дребезжит звонок. Я открываю, а за дверью - дети, брат с сестрой. Сразу вижу всё и понимаю. Мнутся, ибо случай непростой. Вот уж в горе силу обретает, голос старшей девочки, сестры: - Мамка - пьёт, отец не просыхает, помогите, будьте так добры... Я растерян, в дом бегу, а в доме – я один, и в кухне - пустота... Пачка скороварных макаронин подвернулась – с ней - бегом туда, к двери, настежь пред детьми раскрытой. Отдал: - Извините - в магазин не ходил ещё... Малыш - спасибо! - говорит... Уходят... Сукин сын! Разве это - помощь? Неужели так беду чужую утолишь? Чем помочь ты можешь в самом деле? Сам на хлебе и воде сидишь. Горечь душит. Кто-то из поэтов тех, забытых - строчкой всплыл опять, он не делал из беды секрета. И строка - точней не отковать. Остаётся только бормотать: “Мы разучились нищим подавать...”

* * *

Национальность - странная забота. Она проходит... Сердце, прилепясь К чужой земле – сбивается со счёта, В иную явь уверовав и вязь. Александр Кушнер А русский ты, еврей или татарин - твоей заслуги в этом нет. Гордиться нечем. Все нищими в итоге оказались. Не гордость - озверевшая гордыня, в крови вскипая ядом, порождает истерику, законы кровной мести, круг замкнутый, в котором кровь и кровь... Так дети спорят - чей отец сильнее, отважней, лучше... Нам бы повзрослеть и "распри позабыв", признать законы любви, взаимоуважения, культуры... Мечта Мицкевича и Пушкина мечта, увы, мечтой недостижимой остаётся. Цивилизация проблем не отменила, лишь причесала нас, припудрила слегка, не в шкуры – в куртки, в камуфляж одела, но преступленья - всё ужасней, гаже... Тут Достоевскому нам нечем возразить. И мы молчим... А наши дети - гибнут.

* * *

Барышня вольна - забавы ради, любопытство утолить спеша, в лапоточках бегать по прохладе в рощу, где охотничек, кружа, на неё наткнётся, и начнётся вечный и пленительный рассказ о любви, о том, как удаётся маленькими хитростями нас всемогущей музыкой наполнить, той, для коей нет земных преград... Пушкин знал - о чём душе напомнить. Зная всё и в чём-то виноват сам перед людьми, перед эпохой, всё-таки не зря - необъясним – ликовал, себе в ладоши хлопал: - Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

ШЕРЕМЕТЬЕВ

"Госпожою стать мне лестно, Да Ванюшу больно жаль..." (Из песни Прасковьи Жемчуговой) Греха, соблазна тонкий аромат пьянит и кружит голову актёрки, граф это чувствует, поймав горячий взгляд, в котором - вызов обреченно-горький... Она идёт по грани слишком тонкой, доступной лишь таланту. Тут, порой, теряешься... Бесхитростность ребенка в ней сочетается с пленительной игрой. Нет, он, с её товарками греша, её не тронет... Как сегодня пела! Как танцевала! Слишком хороша, хрупка, божественна для этакого дела, в котором многие - искуснее её. Сам воспитал в стремлении высоком. Теперь - томись... Но с нею - быть жестоким? Избави Бог! И не раба - враньё! Он равных ей и в свете не найдёт. Душа её свободна и крылата. Любовь созреет, торопить не надо, и все преграды на пути сметёт. Он не унизится, напротив - только род свой, фамилию - возвысит из тщеты... Исполнит все её желанья и мечты, покажет миру – сколько благородства живет в душе, достигшей дивной высоты.

СЮЖЕТ ИЗ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ ИСТОРИЙ

Светотвор Светозарович Затуманский был поэтом губернии Тьмутараканской, Светогон Дуроломович Окаянский – комиссаром культуры Конторы Бедянской. Отдыхали они в санатории - милость одному из них в руки случайно свалилась, а второму - привычна была и законна. Идеолог любил здесь пейзаж заоконный. Но погода слегка подвела, подкачала, дождь хлестал, как из бочки. Сие означало, что одно развлеченье - игра в шахматишки остаётся, поскольку все умные книжки взаперти оказались - болела девица, у которой от шкафчика ключик хранится. Сели двое от скуки за шахматный столик, чтоб сразиться. И выиграл рыжий поэт, и на радостях - даже победный сонет сочинил, проявив себя, как стихоголик. Светогон Дуроломович не показал, как жестока обида, но после обеда прикатила машина и автор сонета больше в обществе этом уже не блистал, сгинул где-то за краем сибирского лета , говорят - на этапе упал и не встал. Идеолог расстрелян был годом позднее за какой-то уклон - не вписался в изгиб... Жалко - всех нас, кому непонятны затеи, игры эти... А, кстати, сонет - уцелел, не погиб...

* * *

Бой был не легок. Конники скакали, срубая пешкам головы в бою. И офицерики проклятья посылали на голову бедовую мою. И королева властная , в печали , услышав, что не сдался я, пою, сказала - чтобы цену назначали за голову бедовую мою. Но я взломал два ряда обороны, ворвался в крепость, гарнизон разбит, дворец разграблен и король убит, а труп фельдмаршала в саду клюют вороны... И победитель королеве говорит: - Мадам, тур вальса, и - по-флотски макароны!

Бедаблики-бредабрики, летите, как кораблики, летите, как кораблики - не чувствуя воды, на скорости - без корысти на тоненький, на горестный, среди колосьев во поле - на голосок беды..." (Детская песенка)

1

Избёнка-бедёнка, да банька-беданька, в хозяйстве - Бурёнка, да кошка Матанька, два белых котёнка, да куры-бедуры. Ещё - огородик, где можно с натуры, с репьёв и в малиннике дикорастущем писать незабвенные райские кущи, а можно натурой чуток подкормиться... (Но это уж если совсем не лениться, а вкалывать, гнуться, шустрить, как синица. Иначе - картошка – и та не родится!) В бедометре время сверчкует, как встарь. И в рамке портретик: Бедарь-государь. Беданией или Бедунией звали страну, где бедуньи беду бедовали, и верно, не зря говорят старики, что все мужики там звались бедунами. Но как распевали они на диване по праздникам, странную песню сложив: "Беда ли ты наша, родная Беданья, увижу ли краше, покуда я жив?" Была подозрительной песенка эта, но даже бедисты - любили и пели нехитрый мотив и вопрос без ответа, хоть все-таки бдительны были и бдели! Держали на мушке, на точном прицеле других бедаков - несунов острякизма, не веривших в пользу и высшие цели, и в непобедимость бедизма-горизма... Ученья, бедее которого нет, на сущность Беды проливавшего свет. Но что-то с бедейшим ученьем случилось, в итоге - чего-то не то получилось, в огне и в крови на дороженьке той само оно стало Великой Бедой.

2

Что за чушь частушка мелет, шелухой летит с губы: "Ой, не ешьте рыбу бедлядь, далеко ли до Беды?" "Как под нашей белой ивой в речке темная вода... Завтра замуж мне, невинной, неужели - не Беда?!" "Навестить свою подружку собралась в её избушку, захожу, а там - бидэ, ой, ребята, быть Беде!" "Просыпаюсь, чую - помер... Думаю - вот это номер! Тут Беда и там Беда, как расстаться - навсегда?!" "Мойте, дети, руки с мылом, приговариваючи: - Я Беду свою бедилом, победилом, забодилом, победю, как наш Бедарь всех врагов своих – играй-ю-чи!"

3

Порой у бедологов и бедоведов всерьёз о смущающем опыте шведов рождались, роились неясные слухи – мол, шведы избегли беды и разрухи, и вздули свой уровень жизни туда, где можно на пенсию жить без труда. Что в центре столицы (всяк этим гордится!) стоит у них памятник ихнему Карлу, который с Петром под Полтавой сразиться посмел, покушаясь на вечную славу. Все помнят, чем кончилась эта затея... С тех пор так и жили: одни - богатея, умнея, не лезли уже на рожон, другие - беднея, пьянея, тупея, считали: победный их путь - предрешен. Но - и генерала сомнение брало: - Того ли мы в гении выбрали Карла?

4

- Гордость: Разин, Пугачев... - Обломов... - Вы вперед смотрите, не назад! Атомные строим бедоломы! - Каждый - бедопадами чреват... - И Кавказ горит - не стог соломы... - Как зубовный скрежет: - Газзават! - Заблудился европейский призрак в дебрях... - Лезет, как к себе - домой, кроет матом через бедовизор, потрясает взрывами, войной... - Привыкаем, выключаем, чтобы не свалиться от вестей в постель. - Видно, в нашем мире кроме злобы – нет для мысли свежих новостей? - Забодай нас стадо забодаев! - Неужели двести лет тому вышедший в отставку Чаадаев предсказал, накликал нашу тьму? - И не встать, не отряхнуться - морок всемогущ; непобедим разврат... - Судьбоносны лишь тротил и порох! - Нянчи внуков - новых бедоврят... - Внуки с этим, может, и покончат... - Дальше в лес... Да верится не очень.

5

Навсхлип, как тетеря, бубнячит заплачка: "Родимая наша болячка-бедачка, бедоня, бедаха, бедушка, бедашка, бедолька, бедоля, на всех одинашка!" Ну как не любить нам бедулю-бедонку, успевшую всех нас постричь под гребенку, чтоб равенство в самом решительном смысле являло на лицах отсутствие мысли. Былую бедабубь развеять непросто. Крючками впиваются знаки вопроса в сознание: - Мы - пережитки Бедизма? Соцризма, Кубизма, ЧеКа-КГБизма? Как вытряхнуть то, что вбивали, всадили в подкорку, как гвозди цитат - молоточком, бедавнем, бедабером и бедабилом – вгоняли, вдаряя рассчетливо-точно. (Естественно, всё это очень не ново, а всё-таки слыть пережитком - хреново... Ведь я ещё помню и светлое что-то – любви и надежды счастливые строчки, которых поэту не сбросить со счета, они нам зачтутся. Как маю - цветочки!)

6

- Это всё в порядке бреда, вместо сытного обеда с грустным чеховским смешком... (- Осетринка-то с душком!..) - Мне попотчевать вас нечем, чай да хлеб - зато не стыдно. А к обеду - Макаревич, "Смак" его, коронка ВИДа. Вся Бедания с тоскою наблюдает, (как на рынке!) за наукой щегольскою, за разделкой осетринки... - Зло берет! - ворчат бедуньи, - чем детей кормить не знаешь, тут - смотри, глотая слюни, ну, и - к черту! - выключаешь... Впрочем - знаете и сами как, сводя концы с концами, бьются матери, отцы, да не сходятся концы...

7

- Выходит - не то и не так мы читали... Певали о том, что на нашем дубу два сокола ясныих, Ленин, и Сталин, вели разговоры, решали Судьбу... В трех соснах бедизма годами плутали, зубрили триады, ответишь - и рад... - А тех, кто чуток усомнился - толкали без тени сомненья в гулаговский ад... С чего бы на нашей равнине - горизму в лесах и болотах родных - победить? - За что нам История вставила клизму? - Наверно - по блату, за так уж и быть... - Какие у нас, в Бедолюбове - блаты? - Поди, у начальства - палаты, а мы... - Некрасов когда-то, что счастье - поддатым, хотел написать, да не кончил, увы... - Вот то-то, чего же искать виноватых... - Зайдем? - не найдется ль чего у кумы?!

8

Простите меня, бедоварищи, братья, ах, что-то припомнить хотел и понять я... Но "Память" словцом обернулась нелучшим, и пахнет сегодня цвай-мюнхенским путчем. …………………………………… Бедабрь выдыхается, скоро бедварь, да не на что новый купить календарь. Но я бедоднями не так озабочен, мне легче, чем многим бедянам, бедночим. Ведь я в одиночку привык бедовать, а книжицы можно и не издавать. Поверьте - не личного жажду бессмертья... А в ночь новогодья я брякну: "Заметьте: не знали мы первого тысячелетья, не помним второго, надежда - на третье..."

* * *

Пью за белизну снегов российских, за непостижимые холмы, где молчат могилы наших близких, где однажды - скроемся и мы, чтобы влиться, стать частицей хора, не словами славящего мир – всем размахом русского простора, от Невы до Крыма и Курил...

* * *

А.П.Межирову - Агу! - Ребенок улыбнулся мне. Бесхитростность - как свет ему даётся, как снегу, светлому и ночью, при луне, и ослепительному ясным днем, при солнце. Мы перед этой дивной чистотой и ясностью - растерянно смолкаем, смущенно очи долу опускаем, признав: мы - данники иллюзии пустой, свет, нам дарованный, растратив, суетой пленённые - мы только снег пятнаем...

ПЬЕСА

- Феминизат-абы, ты, кажется, любишь грибы? - Ем иногда на спор, если не мухомор... - Ну, у тебя губа, вижу я - не глупа... - А я твоими любуюсь, Эмансипа-апа! - Феминизат-абы, разве уйдешь от судьбы? - Ты ли моя судьба, Эмансипа-апа? - Кто же, если не я? Может - другая, змея... - Ты... Подозренья развей, я тоже,наверное, змей... И нет никого на свете счастливее и змеей! - Значит - мой, навсегда, Феминизат-абы... - Твой, Эмансип-апа, и к черту - твои грибы!

* * *

- Без прочного фундамента, основы недолго простоит постройка, рухнет... Строитель, улыбаясь, перед ханом, свой разворачивает свиток - план дворца. - Конечно рухнет рано или поздно! – смеется Покоритель Всей Подлунной, - но мы пожить успеем, даже станем героями народа своего, легендами, сказаньями, стихами, и памятником в рост десятикратный и пугалом, проклятьем для народов, и - всем, что будет с именем моим навеки связано... Забота о бессмертье – труд непростой! А твой сарай - неплох... Мне нравится... В степи он, как мираж, являться будет взорам изумленным. В нём старость встретить было бы приятно. (Ведь нам в боях погибнуть не дано!). А о фундаменте - ты высказался верно. Тебе, как Мастеру, я в этом доверяю. Но бойся обобщений: лёд прозрачный хрустя, ломается под тяжестью копыт...

* * *

Веером, сияющими пальмами вновь на стеклах, балуя, мороз свой рисунок доведёт до зауми, чтобы все решили - он всерьёз и надолго... Ах, шутник и путаник! Неужели нас сведёт с ума эта самодеятельность, утренник, заморозок первый, не зима!

* * *

Мы - пережитки той страны, которой давно уж нет. Какой она была – во всей красе и ужасе - нескоро дойдёт до каждого, покуда все дела, всё тайное - не станет достояньем всеобщим, как в учебнике - строка, сухая, скучная для маленького Вани, который в школе не обвык пока...

* * *

И в этой головёнке обитают, подобно тучам черного литья, всё небо застят и, клубясь, не тают проклятые вопросы бытия. Любовь и Смерть, Свобода и Отказ, Рождение и Долг, Судьба и Воля... И все же - свет в глубинах чистых глаз, и - память о преодоленной боли.

* * *

Не много я услышал добрых слов от тех, чьё слово значило немало. То, что коллеги заняты собой - меня всю жизнь скорей всего спасало. Но тех, с кем удалось поговорить, кто был внимателен и чуток, даже в споре, не устаю в душе благодарить за щедрость и за искорку во взоре...

* * *

Ек. Б.-Ч. Карие глаза тебе от мамы, ночеокой умницы достались, а отцовской искоркой зеленой заиграли в восемнадцать лет. И тебе уже знакома мука сочиненья, проявленья строчек, и волнует - тайна их рожденья и влиянья на твою Судьбу. Справишься ли с тёмной, необъятной, властной и слепой, опасной силой, стольких искалечившей... Откуда нам, земным и слабым, угадать: что таится в глубине бездонной? Вопрошаем Мир, Природу, Звезды. И вчера написанные строки – вдруг желают сбыться, обрести крылья, и - лететь неудержимо в мир, навстречу молодым ветрам.

* * *

А если мы ошиблись в самом главном и без насилия, без крови - никогда Россия обустроиться не сможет, пусть все народы вновь проголосуют за тех, кто рай земной наобещает, пусть нас осудит Главный Прокурор, вернувшийся на должность из отставки, мы будем знать по крайней мере – с кем имеем дело. Будем цену знать. Хотя, скорей всего, и в этом нас обманут.

* * *

Эпическая мощь российского пейзажа воспитывает в нас и смелость, и мечту – уйти за горизонт, не плакать о пропаже, жизнь начинать с нуля, перешагнув черту. И впитывать иной земли - иное знанье, и думать - что же мы? - живём себе во вред? И есть ли у страны высокое призванье? Неужто впереди - лишь горечь новых бед?

* * *

Сердечной мышцы судорожный трепет... Второй звонок. И каждый выдох-вдох по сердцу лупит, и ознобом треплет. Ни лечь, ни встать. Сиди, пока восток не посветлеет - там чуток отпустит... Ведь это только приступ - не конец. Сиди. Дыши. Природа не допустит, чтоб так, нечаянно... Мужайся, молодец! Жилец подлунный, истрепавший мышцу сердечную в раздумьях о былом, о Родине, чей поиск вечных истин – согрет ушедшими - их болью и теплом.

* * *

Века насилия, бездарных долгих войн, века позора - не проходят даром. Жгут за рекой траву мальчишки. И огонь, ползущий в сумерках – прапамятью пожаров, набегов – ужасом и жаром обдаёт... А вроде - двадцать первый век идёт.

ИСТОРИЯ ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ МЫСЛИ

Льву Аннинскому Все ждали - этот скажет! Этот - сможет! Он не спешил, и час настал - сказал. И вот сто лет, как потрясенный зал, его приветствуя, понять не может: что же так взволновало всех, каков итог, что следует из высказанных истин? Ужели только то, что он - Пророк? И на земле, под звездами - единственн? И зерна, брошенные в почву, прорастут, и в должный срок - взойдут, заколосятся... Потомки в сумерки истории вглядятся, и речь старинную по-своему поймут. Средь посвященных - снова споры разгорятся, в одних взыграет желчь, другие возгордятся, и, победив, напишут горы диссертаций, в которых - славе, как забвенью предадут.

* * *

Вилю Мустафину Дед из "специального детдома" выкрал внука, имя заменил, спас свою кровинку от Содома, от опеки ястребиных крыл. Вырастил. И внук вкусил от жизни всякого - и горечи, и злоб, ненависти к дрожи взрослых слизней, и хмельных полублатных свобод. Что спасло? Не только ум и хватка, и уменье по мордам хлестать – Музыки нездешняя загадка, Слова удивительная стать... Боль и взлеты духа в эмпиреи, некий свет, обещаннный в конце… А всего надежней и вернее – Память о расстрелянном отце.

* * *

Медведицы или Креста алмазные знаки - вечно требуют от искусства их явному голосу внять. Межзвездная пустота набита межзвездной речью, всю тайну которой чувствуем, да не в силах - понять.

* * *

Всё куда серьёзней и сложней оказалось... От тебя зависит – станешь человеку всех нужней, иль решенье в воздухе зависнет, превратится в душный вязкий ком вечных сожалений и терзаний... Ты готова броситься бегом по шоссе ночному до Казани, чтобы этот узел разрубить. (Как мальчишка - крик издав тарзаний, на веревке над водой летя, нужное мгновенье выбирает, чтоб, как в воду: - Я люблю тебя! - и душа блаженно обмирает...) Твой черед решенье принимать, мучиться, лететь, срываться в воду, вопрошать в себе свою Природу – что решат Сестра, Жена и Мать...

* * *

Сергею Говорухину Все мы состоим из поговорок, оговорок, пылких восклицаний, из суждений, приговоров скорых, утверждений или отрицаний. И об этом - целые науки существуют, зданья громоздятся. Ковыряют пальчиками внуки кирпичи мудреных диссертаций, бабками написанных когда-то на наречье, сдобренном латынью... Но всё так же – внук идет в солдаты, сталь в глазах главенствует над синью. И ружьё, висящее на стенке, выстрелит, как водится - нежданно... Кто домой вернулся не калекой – я не знаю... И в дали туманной, где-то рядом с городской управой, над живыми окнами квартир, над фасадом - горестно-кровавой вдруг предстанет надпись: "Миру-мир!"

* * *

- Молодой человек, вы откуда такой, благодушный, всезнающе-теплый слегка, и откуда в глазах - столь небесный покой, эта ясность, как будто за вами - века благоденствия, а не российская жуть, сквозь которую прём, не стесняясь ничуть...

* * *

Побеждать должны стихи и строки, не интриги авторской "борьбы". Пусть трещат сороки-белобоки вдоль твоей неведомой тропы – мол, ещё один бредёт, сутулясь, в дебри смыслов и дремучих слов, убежав от самых главных улиц всех столиц – но будет ли улов – поглядим... Я полностью согласен с вами, выедатели цитат: путь поэта до конца неясен, даже - вряд ли важен "результат". Важно, чтобы бормотал он что-то, головою убежденно тряс, и слова высокого полета, словно стая - волновали нас.

* * *

Борису Гинзбургу Погружаюсь в золотую осень, вслушиваюсь в тонкий пересвист птах, легко мелькающих меж сосен. Вот и он - зависший желтый лист, на тончайшей паутинке, ждущий попаданья капли роковой... Тот, кто написал об этом лучше – эти строки оплатил с лихвой кровью сердца... Снова, снова, снова думаю - жестокий это труд, беспощадно к нам живое слово, но за то нас, бедолаг, и чтут...

* * *

М. А. Соболю Когда я молод был, я утверждал, что счастлив буду, если мне удастся за жизнь - четыре строчки написать, которые останутся... Сегодня, издав десяток сборников, я вспомнил улыбку старого и мудрого поэта, который, выслушав подобное, спросил: - А ты не думал - сколько тысяч строк придется написать - не из корысти, а для того, чтоб уцелели, выжили всего четыре, самые твои, какие? - никогда не угадаешь...

* * *

Ты не был ангелом – и груб бывал, и резок, и перед всеми - виноватей всех, но - верен музыке, сквозь грохот, вой железный – расслышанной... И твой лукавый смех казался часто странным неуместным, а то и вызывающим - другим... Но он в тебе таился - звук небесный, и ты, служа, был честен перед ним насколько это кажется возможным. Но что не кажется на этом свете ложным? И поседелый Тютчев - всё же прав, свой томик для своих друзей издав...

* * *

Не сдавайтесь ликующим бесам, не сгибайтесь под горестным грузом. Не просите гармонии, песен от оглохшей, контуженной Музы. Ей до вас донести не удастся сквозь огонь и зловещую копоть те мечты, без которых - плодятся только ненависть, пошлость и похоть. Вам придется самим - сквозь грохот, сквозь потери друзей и близких, пробиваться к неслыханным звукам, настоящей поэзии полным...

* * *

Олегу Чухонцеву В консервной банке эпохи, выпавшей нам на долю, задыхаясь, юродствуя, матерясь и кряхтя, мечтатели и пройдохи, вздыхающие о воле, тебя мы звали , Свобода, верили только в тебя. И прав был поэт армянский, сравнивший Свободу - с солью. Соль жестянку разъела, и мы - стоим на ветру. Красный колпак дурацкий донашивая с любовью, иного не зная дела, кричим, как кобыле: - Тпру! А время - уже не наше - не слушает, вскачь несётся, по рытвинам, бездорожью, грозя растрясти вконец. Сегодняшние - вчерашним не верьте! Мир не взорвётся! И грязью обдаст, и ложью, и матюгнёт, стервец... Гони! До конца, до точки последней. Дыши, волнуйся, тысячелетия драму день за днем постигай. Поэзия - не цветочки, не вздохи, ты прав, дедуся! Век достался кровавый. И Россия - не рай.

* * *

Жизни дела нет до пожеланий: как он должен быть устроен - мир. В чем причина всех переживаний? В том, что с червоточинкой - кумир, нами вознесенный надо всеми? Знали: нам никто не угодит. Подлинен лишь труд страды весенней, ветер, что над Родиной гудит...

* * *

День голубых теней, пышных снегов февральских. Все ощутимей, слышней музыка, вроде бы - вальса неуловимый мотив кружится, тает и вьётся. Праздник весны - впереди... Думаешь - что-то вернётся? Не обольщайся, не жди. Радуйся облачку, небу. Музыке тайной в груди. Тени, скользящей по снегу.

* * *

Нам лишний день подарен февралём. Снега под солнцем холодно сияют. И ветерок порывистый играет в окне - соседским стиранным бельём. Ещё зима, морозец, ветерок, а всё-таки весна не за горами, о чем - скороговоркою сорок трещит, с кустов взмывая перед нами!

* * *

Только в мире поэзии – можно жить и дышать. По-над градами-весями свой полёт продолжать. Ослепленно и горестно быть счастливым, что есть служба чести и совести, сердца зрячего весть. Что под звездами-лунами чист, студён, как родник, жив родной, непридуманный звучный русский язык! В нём - случайно, напрасно ли? – с самой древней поры – если девушки - красные, если парни - добры... А земля обещальная – всем дарует покой тихой песней прощальною, неподдельной тоской... Над родимыми гнёздами – уходя, воспарим в небо тёмное, звёздное к праотцам неземным.

* * *

Падающий лист в воздухе завис и кувыркнулся, и дальше - вниз, неторопливо, легко, красиво, в траву спланировал к твоим ногам... В его полёте – (вы узнаёте?) былых мелодий, знакомых вам, круженье, и возвращенье к неповторимым, к невозвратимым, и незабвенным далёким дням...

* * *

Ек. Б.-Ч. Как первый снег хорош на яблоне, ещё с листвою не расставшейся, зеленой, где лишь местами желтизна сквозит тепло и празднично... Дочурка, просыпайся, я не могу - вставай, смотри, любуйся, как этот чистый цвет с утра пронизан светом, такое не приснится, поднимайся, порадуйся - пока душа чиста, и трепетать, и ликовать способна!

* * *

Я только начинаю видеть как это гибельно - стихи... Е.Беляева-Чернышева Ты знаешь - что тебе сулит путь, изломавший столько судеб, душа заранее болит: он и к тебе суровым будет, ты это чувствуешь, но в даль, ещё укрытую туманом, идёшь, сомненья и печаль оставив дома, папе с мамой...

* * *

Сытые - по должности и лени, не поймут - зазря не пробуй, брат. И голодным - не до песнопений – им понятней примитив и мат. А способных жить единым духом слишком мало. Ты ли им живешь? Набивай своей картошкой брюхо, хлебцем заедай, и то - хорош! Но когда к тебе слова живые вдруг летят, как первый снег, чисты, что тебе - поборы гужевые, что - золотоносные пласты, перед этой надобой, заботой – за других заветное сказать, не сфальшивив ни единой нотой, землю с небесами увязать. Ты - не ты, равнина - не равнина, под ногой - звенит Кастальский ключ... Родина - щадит чудного сына, золотит и греет - солнца луч!

* * *

Евгению и Татьяне Голубцовым Выглянуть в окошко из больницы и увидеть вдруг своих друзей молодые, радостные лица – это стоит медицины всей! С ними - укатить смотреть Владимир, в летний ливень - к Суздалю лететь... И шутить, и восхищаться ими. Жить. И больше – вовсе не болеть!

* * *

Человек из прошлого выносит, если светел - пониманья свет, только этим и богата осень, чьей листвы пылающий букет на скатёрке белой - невозможней и непостижимей - жизни всей. За работу - если ты художник, если не болтун, не фарисей...

* * *

Государство заинтересовано чтобы все - гордились государством, не его колясками рессорными, не двором боярским или царским - а одним - хватает ли на хлебушек труженикам, мужикам и воинам, не тиранит ли какой новейший ЖЭК, слесарь - вместо барина покойного...

* * *

Журналисту Володе Болдаевскому У него приятелей до черта! - всюду вхож, и всюду - парень свой: и среди писак, и в мире спорта, и фотограф с глазом, с головой. И сыграть по пьяни на баяне может - подпевай, а хошь - пляши! При таком обилье дарований – и не разглядишь границ души. Он помог мне в трудную минуту. Поддержал. И может - даже спас. А потом - окликнул, вроде - в шутку, сквозь барьер железный, щуря глаз: - Наконец-то я тебя, Беляев, вижу за решеткой! Смех и грех! И расплылся, словно невменяем, в ту эпоху, строгую для всех. А когда закончилась эпоха, вдруг сказал мне странные слова: - Победили вы. Эпоха сдохла. Ладно. Ваша всё-таки взяла... Не нашёл я - что ему ответить. В эйфории - все мы лопухи. А ведь знал всегда, что не поэты побеждают - только их стихи...

* * *

Давайте восклицать!.. Булат Окуджава Мы о любви не говорим в глаза, боимся лести, дорожим свободой. Срабатывают, видно, тормоза, запрятанные в нас самой природой. Смущаемся, считаем, что нельзя, не подобает, да и так всё ясно, и по глазам понятно - как прекрасны и драгоценны лучшие друзья. Но неизбежный горький час пробьёт – и мы, рыданий удержать не в силах, вдруг сознаём, что не поднялись до высот... Что поздно. Навсегда. И не окликнуть - милых...

* * *

Игорю Ермолаеву Все мы только точки и штрихи в пестром фоне странного пейзажа, на котором царственная дама возлежит - История России. Взор её торжественно-суров, милостиво-сладок, грешно-нежен, в гневе - равнодушно-безмятежен, и простить, и покарать готов, лишь бы мы не трогали основ...

* * *

День твоего ангела, зимний солнечный день, а ты всё никак не проснёшься, измученная бессонницей... Ангел твой кружит под облаком, тужит вместе с тобою о том, кто пока не знает – что делать и как тут быть...

* * *

Один из тех, кто жив во мне – хандрит, ему сегодня хуже, чем остальным. Он в тишине своей каморки занедужил. Притихли близкие, друзья. Пусть отлежится, переборет в себе всё то, с чем жить нельзя, что не годится - априори...

ГОЛОС ИЗ ПРОШЛОГО

За последние десять лет уточненная цифра наших потерь в Великой Отечественной войне выросла на семь миллионов. Пять миллионов из 27 - без вести пропавшие. Я - из них, из без вести пропавших. Безымянный, как валун в полях. Нас всё больше... Вам, живым, не страшно? Вы - живые, или тоже - прах?

* * *

Лопнувшей струны печальный звук, горечь и тоска конца эпохи. Вы его узнали? Что за вздохи! Сад вишневый выскользнул из рук. Сад, который так щемяще-бел, обреченно-светел в час последний. Доктор Чехов нам его воспел. От забвенья спас и обессмертил. Шум стихает. Звук - ещё стоит, странно соответствующий теме. В доме заколоченном сидит старый Фирс, слуга, забытый всеми. Время свой остановило бег. Нет печальней участи лакея. Тоже ведь - не кукла, человек. Мы почти скорбим, его жалея. Что - позорней жалкой седины? Он Свободу называл несчастьем. Мелкой дрожью руки сведены… Мы полны печали и участья. Вещим звуком лопнувшей струны.

* * *

- Полстраны почти торговлей занято, непроизводительным трудом... - Вам-то что? Ученые... А сами-то пишете, поди, нивесть о чём! Я далёк от осужденья - каждый волен выбирать свои пути. А какой из них сейчас не тяжкий, не пустой - с размаху не суди. "Мне рубля не накопили строчки..." Маяковский в этом - не соврал. А ведь знаменит был, между прочим, по народным меркам - генерал... Мне досталась доля поскромнее, незаметней. Что же - плакать тут? Ни к кому претензий не имею. Верю в то, что не напрасен труд. Верю, что кому-то пригодилось хоть одной неведомой строкой то, что в голове моей роилось, унося в бурлящий непокой, в мир, где правят Музыка и Пламя, свет живого, вольного костра, власть того, что выразить словами – можно, только если боль остра. Только если по стране поездил, походил в разбитых сапогах, повидал нездешний свет созвездий, травами таёжными пропах. Понял что-то из потёртых книжек, где слова впечатаны навек. Свято верю: не бывает "лишних", драгоценен каждый человек. Каждый наделён своей Свободой, и Судьбу способен повернуть. Действуй, не отчаивайся, топай, и - да будет многотрудным путь!

* * *

Сугробы осядут, клочьями истают. Придёт весна. Соря тополиными почками, весь воздух заполнит листва, такая клейкая, терпкая, яркая, - не сказать... Схожу через сад за ветками, поставлю в бутыль - расцветать. Может - успеет, распустится к приезду родной души, она увидит - расчувствуется, сама расцветет в тиши...

* * *

Осмелел, щеки коснулся, взял – брови пальцем бережно пригладил, и навстречу ласке засиял взгляд её, и девичья коса, в сторону скользнув с груди высокой, вдруг сказала абсолютно всё... Жизнь спустя, и в старости глубокой, вспоминая дивный, давний миг – грустно улыбается старик.

* * *

- Виноватых в чём-то на Руси не бывает, это точно, братцы. А сегодня в мире разобраться и не пробуй, Боже упаси! - Важно то, что тлеет, не потух, вопреки прогнозам, предсказаньям, непонятный свет в глазах старух, вечерами занятых вязаньем. И припомнил я рассказ отца, о военной тыловой, длиннющей, очереди, где беда с лица выглядела горестной и злющей. Сталинград недалеко бомбят, похоронки носят почтальонки, (та - вдова, у этой - сын и брат...) Смерть гуляет по родной сторонке. А одна старушка подошла, громко вдруг и весело сказала: - Господи, по нашим-то грехам, бабы, нам, поди, ещё и - мало... И улыбка каждое лицо тронула, расправила, умыла, оживила... И гулять словцо полетело, и Беда уныло отступала перед ним, живым... Нынешние мы - о чём шумим?

* * *

Книги, обрастающие пылью, струганные мною стеллажи, для деревни ваше изобилье непонятно, что ни напиши. Здесь читают только единицы, да и то среди учителей, надобно крутиться и трудиться, да ещё - воспитывать детей... Не до книг, не до ученых споров, летом - поле, а зимой - ремонт... Жизнь груба. Хватает разговоров, новостей и водки - круглый год. И с базара, с ярмарки - всё ту же дрянь везут крестьяне без бород – всё, что подешевле и похуже, чем былой некрасовский "милорд". Ни Белинский не спасли, ни Гоголь, в книжном море счастья не сыскать. Каждый - словно парус одинокий, да ведь рыбку надобно таскать... Лучше помолчи, литература, если всюду торжествует мат. Тут бессильна матушка-культура. Что ж - и в этом - Пушкин виноват?..

* * *

О чём так громко ты стрекочешь, кузнечик тощий, голенастый, в живую мглу июльской нощи, столь равнодушной и прекрасной? О чём над речкой сердобольно ты шелестишь, седая ива? Воде, журчащей своевольно, не запретишь струиться мимо. Зачем звёзда - в текучей влаге лучи ломая, вдруг трепещет? И песнь - чуждается бумаги, желая вольной быть и вещей...

* * *

В Системе не было души – но люди, так или иначе, противоречье разрешить умели - хохоча и плача, кто выжил - продолжали жить, друг другу головы кружить, решая мелкие задачи, преграды прочные крушить, и в битве голову сложить умели, на миру - тем паче! И палачи, и сторожа, и жертвы их отлично знали, что жизнь сурова и сложна, но - так свежа и хороша, жива - на всех одна - душа, и что она шепнёт - грешна, наивна - вычислишь едва ли... Ей, как любви - законов нет, об этом со времен Гомера твердил нам не один поэт, хотя бы Пушкин, для примера... Кому История сама свои признанья диктовала, и потрясенно бормотал он: "Не дай мне Бог сойти с ума..."

* * *

Она вернётся - из другого мира, с другой планеты, воздухом другой эпохи переполнена, зефиром, эфиром горним - в сельский наш покой, в заботы - чем собаку накормить, да в магазин сходить за хлебом-солью, но как мы ждем её! - с тревогой и с любовью, а чем мы сможем отблагодарить её - за то, что есть у нас она, Хозяйка, Мать, Советчица, Жена.

* * *

Деньги всех калечат и уродуют, даже если денег вовсе нет. Выбор меж Деньгою и Свободою – вечный и мучительный сюжет. Не могу сказать, что я бездельник. Потрудился, вроде, на веку. Но стихи не пишут ради денег. Перед всеми навсегда в долгу неоплатном - каждый из поэтов. Перед Музой и перед страной. Ну а что страна должна - об этом заикнуться ни один живой, вроде, не имеет права... Пушкин умирает, мучаясь, в долгах, обложивших душу, как подушки... Ладно - император при деньгах, жест себе позволит, кредиторов успокоит, удовлетворит... "Хоть об этом - пусть не будет споров. Пусть семейство - поблагодарит..."

ШУМ ПОЕЗДА И ШУМ ДОЖДЯ

"Шум поезда и шум дождя..." Ночная дрожь фанерной дачки. Дождь разгулялся не шутя. А товарняк от водокачки, издалека подав гудок, ход набирает на восток. Есть хлеб, картошка, кипяток, в коробке - сахарку чуток, и чай - как средство против спячки: живи, решай свои задачки... Ночной грозы осенней гром – финита дачного сезона. Кто нынче над твоим пером склонился так бесцеремонно? Седой припудренный парик. Халат и поясок с кистями. В татарских ичигах - старик, исчерканными мной листами интересуется, сопя, на фоне стеночки дощатой... Оправдываюсь, как дитя: - Простите, волен был с цитатой, иной оттенок ей придав... - Поэт во всём и всюду - прав! – ответил фразой он крылатой. Шум снова начал нарастать, транзит не местного значенья гудит, грохочет мимо нас... - Спасибо, помянул и спас хоть на минуту от забвенья, из черной вечности жерла, из ночи, чьё преднаначенье – напоминать, что жизнь - была... Сказал - и сердце обожгла нездешней горечи отрава.. Я бормотал: - Ну что вы, право... А он ушёл, и все дела. Лишь утром разглядел воочью, свой черновик ночной найдя, что ногтем холодно и точно старик пометил, уходя, одну лишь стоящую строчку: "Шум поезда и шум дождя..."

* * *

Мне непросто с вами столковаться, трудно: вы - другие, век иной. Но поля всё так же колосятся, книги продолжают издаваться, люди склонны жить и улыбаться, и в нештатной, сложной ситуации, даже - посмеяться над собой. Вы, понятно, грамотней, свободней, чище - вам реальность по плечу, мы для вас - калеки преисподней, вам - гулять по звездному лучу предстоит под гул аплодисментов. Но увы, известности стезя требует не только сантиментов – многого, чего купить нельзя. Есть талант и строчки золотые, есть следы упорного труда. Жажда - воплотить мечты святые и отгрохать что-то навсегда. Что-то вроде церковки на взлете плавного зелёного холма, или - небывалую мелодию, ту, в которой Родина сама... Просто ли - найти свою дорогу к другу и читателю, врачу. Не смотрите на меня так строго. Я помочь вам в чём-нибудь хочу.

* * *

Зацветала вишня перед маем, яблони уже набрали цвет. Май - от холодрыги невменяем, дунул так, что облетел букет всех надежд и радостей весенних. Ветер воет, хмур и ледовит, хулиганит, как хмельной Есенин, Соловьём-разбойником свистит... У окна стоять - себе дороже, слива там, посаженная мной, первоцвет - до дрожи проморожен. Да и сам я - старый и больной.

* * *

О чем щебечут девчонки – какие такие тайны скрывают, смеясь о чем-то загадочно чрезвычайно? Над чем - до стона, отчаянно, так беспечно и звонко, даже когда печально – смеются, хохочут девчонки? О чем - тайком и открыто, с такой лукавостью шалой? Боюсь, что нам, любопытным, и не узнать, пожалуй. Не воздевайте тонкий нравоучительный палец, пусть посмеются девчонки – пока простодушный румянец красит щеки, пылая, пока глазенки искрятся, пусть смеются, не зная – долго ли им смеяться...

ПОСИДЕЛКИ

- Карл у Клары - кораллы, спёр, не смутясь нимало… - Клара не растерялась, кларнет утащила... - Нет! - Клара у Карла украла третий том "КАПИТАЛа"! - История покарала нас за этот сюжет... - Клару, конечно, жалко, по скользкой пошла дорожке... - Ты наших острожниц вспомни, их пожалей сперва... - Какая возможность, бабы! – эта Клара могла бы мир спасти от зубрежки! – если б и первых два тома украла у Карла... - Где ей! Кларнет упёрла! - Вошла, увидала, струсила: синяя борода... - Карло-Марло!.. - И дрогнули рученьки у Маруси... - У Клары! Кораллы - дрогнули с ейной груди, навсегда!

* * *

Пой мне, ненаглядная Сиринга, я твоих загадок не постиг, не пластинка - милая тростинка, музыкально-мыслящий тростник. Голос твой - послевоенной бездны, детства грустный, тихий голосок, так порой печален и высок, что крепиться дальше - бесполезно. Пой! - деваться некуда - поплачем, об удаче, и о сердце зрячем, пой о том, как мы нашли друг друга, и о том, что нам певала вьюга... Пой, предстань свободной и красивой, пой о том, что мы - больны Россией, песнями - глухими, роковыми, муками её предродовыми...

* * *

Очередь за водкой. Плотный полукруг жарких сильных тел. Война за миллиметры. Продвиженье с помощью пяток, бедер, рук, к той, заветной двери, что открыта в центре. Обреченных, слабых - вытолкнет толпа. В камуфляже, сильные - по верху проходят, по плечам шагают до дверей, а там – ввинтятся, сумеют... О родном народе, о его потребностях, о здоровье масс снова позаботились бонзы партверхушки, времена пещерные возродив для нас, уничтожив росчерком - всё, что создал Пушкин...

* * *

Воскресный митинг демократов. Пожилые, усталые, непраздничные лица. Немного их - для города большого, от силы - двести-триста человек... Натужные, усиленные речи, довольно храбрые... А всё же неуверенность сквозит во взглядах в сторону Обкома, где кабинеты опечатаны на днях.

* * *

Перед писателями выступив, сбежал от всех - от свиты, от зевак, пикетчиков, и на трамвае по Казани прокатился впервые избранный Российскии Президент. Две остановки - ехал и общался с простым народом! Как в Москве когда-то, когда от только поднимал волну, способную поднять, и - уничтожить. Но эта вольность милая его была последней...

* * *

Попробуем, свернем и свалим камень, давивший нас, и убедимся - мир добрее... Он вечен! - стоит выбраться наружу, поднять глаза, и - звезды увидать.

* * *

- Не спеши, не торопись, подумай... - Думать будем дома. На войне – ты, как пуля, вылетев из дула, над собою властен не вполне. Всё решают глаз и чуткий палец: надавили на крючок - летишь... - Спи, герой, чума, неандерталец! Фатализмом нас не удивишь...

* * *

Идёт налево - песнь заводит, направо - сказку говорит..." А.С.Пушкин Мы песен наслушались "левых", и сказок наслушались "правых". Пора приниматься за дело. Идти напролом - вперёд!

* * *

Сударь, или даже Государь. Что живёт в глубинах формы старой – рабское согласие: - Ударь... или Дар, точней - признанье Дара?

* * *

Выдюжили, зиму пережили... Как-то переморщились, смеясь. Снег сошел. Слегка подсохла грязь. В воздухе - забытый привкус пыли... Но - свежо, прохладно по утрам, и - пронзает душу птичье пенье. Мир открыт и грозам, и ветрам. И бездонен - как стихотворенье.